Судьба Убийцы
Шрифт:
– Тогда десять, - поправилась Симфи.
– Пусть будет десять, и пусть это закончится. Слишком уж долог был день.
Капра покачала головой.
– Мы закончим и уйдем. Но сегодня вечером я хочу видеть вас всех в моей башне.
Послышались шаги стражника, он шел, четко чеканя каблуками об пол, мелодично позвякивая цепью в такт своим шагам. Я с трудом медленно села, спиной к помосту, чувствуя головокружение и боль. Я тупо смотрела на то, как охранник приподнял небольшую панель в гладком белом полу и привязал цепь к кольцу под ней.
Голос Двалии звучал все еще спокойно и размеренно:
– Нет. Это несправедливо. Это неправильно. Нет.
Стражник, волочивший ее вперед, не обращал внимания на ее
Это была короткая цепь. Она не могла выпрямиться. Какое-то мгновение она стояла, согнувшись, свирепо глядя на Четырех. Затем сгорбилась, скрестив руки на груди и прикрывая ими лицо так плотно, как только могла.
Я слышала, как громко задышал Винделиар, присвистывая при каждом выдохе, но он не сдвинулся с места. Я поняла, что это не было чем-то новым для них обоих, сразу же, как только оба стражника отступили. Один дал другому палку, такую же, как и та, что держал сам. Нет. Не палку. Каждый из них развернул короткий ремень, прикрепленный к рукояти из плотно сплетенной кожи. Кнуты. Они профессиональным движением встряхнули ими, и каждый занял позицию по обе стороны от Двалии.
– Вы идиоты!
– крикнула она, в последний раз попытавшись возмутиться, но ее голос дрогнул от страха, когда один из гвардейцев свистнул в воздухе плетью, пробуя удар.
Затем это началось.
Это были не десять плетей. Ударов было сорок. По десять от каждого из Четырех. Гвардейцы чередовали свои удары, кнуты подымались и падали так же ритмично, как молот кузнеца. Двалия не могла убежать. Ужасно, но между ударами у нее почти хватало времени на то, чтобы сообразить, куда падет следующий. Однако гвардейцы были опытными или, возможно, просто жестокими. Каждый раз, казалось, плеть падала на нетронутую еще плоть, или же ловко секла пополам рубец, оставленный ее парой.
При каждом ударе взлетали обрывки ее одеяния. Поначалу она оставалась сгорбившейся, там же, где была поначалу. Прекрасная ткань спинки платья, купленного капитаном для своей возлюбленной, изодралась и, наконец, опала. Она начала коротко взвизгивать и, подобно жуку, кружить вокруг кольца в полу. Стражникам было все равно. Она не могла уклониться от них. Ее плоть вздувалась рубцами и сочилась, и капли крови брызгами начали пятнать пол и сильные обнаженные руки гвардейцев. Прежде чем они закончили, плети хлестали по голому мясу, взметая в воздух кровавые дуги. Никогда прежде число сорок не казалось мне столь большим.
Я прикрыла уши. Я зажмурила глаза. Каким-то образом я все еще слышала звуки, которые она издавала. Это не было ни воплями, ни проклятиями, ни даже мольбой. Это были жуткие звуки. Как бы плотно я ни старалась закрыть глаза, все равно оставалась какая-то щелочка. Вот она, человек, который разрушил мою жизнь, человек, которого я ненавидела более всего во всем мире, истерзанная, исполосованная и изодранная кожаными плетьми. Они сотворили с ней то, что так долго жаждала сделать я сама, и было это омерзительно, ужасающе и невыносимо. Я была маленьким, пойманным в ловушку зверьком. Я задыхалась, скулила и плакала, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я обмочилась, испачкав штаны и сделав лужу у ног. В тот вечер я усвоила урок. Я поняла, что я бы спасла ее, если бы могла. Что, хотя я ненавидела ее настолько, чтобы убить, я не думала, что когда-нибудь смогу возненавидеть
Двалии удалось защитить глаза, но это стоило ей изувеченных рук. Кончики плетей изощренно обвивали плечо, рассекая его, чтобы затем, багровыми от крови, лизнуть поперек щеки. Она могла бы закрыть лицо руками, но тогда бы оставались незащищенными тыльные стороны ладоней. Когда все началось, она держалась со скрещенными на груди плотно прижатыми для защиты руками, но в конечном итоге скорчилась на боку, с ногами, подтянутыми к животу, с лицом, спрятанным в изгибе одной окровавленной руки.
Экзекуция была выполнена быстро и эффективно, но в течение этого медленно тянущегося периода обездвиживания, я ощущала стремительные, затягивающие и изменчивые потоки времени. Каждый удар падал в определенное место на ее теле. Каждое содрогание ее истерзанной плоти изменяло это место. Но изменялось это логичным и точно определенным образом. В то время как мой желудок крутило от того, что они делали с ней, отстраненная часть моего сознания выстраивала последовательность каждого насильственного действия и ее реакции на него. Я видела, что, если бы она чуть сдвинулась в эту сторону, гвардеец сместил бы руку, и плеть ударила бы в этом месте, а кровяные брызги летели бы именно так. Все это было предопределено. Ничего из этого не было случайным.
В этом пугающем осознании я внезапно увидела, как каждое действие, которое мы предприняли, подтолкнуло нас к этому месту, времени и к этому событию. Даже сегодня утром имелись тысячи возможностей выбрать другой путь, который не привел бы нас к этой кровавой развязке. Двалия могла бы предпочесть остаться леди Обретией и направиться в гостиницу ожидать своего капитана. Она могла бы отправить птицей послание Симфи и устроить тайную встречу. Она могла бы сигануть за борт и утопиться. Или же остаться на корабле. Было так много способов отклонить ее путь, чтобы избежать этой катастрофы. Почему она не видела, не знала или не догадалась, что это произойдет?
Почему я не предвидела, что она втянет меня во все это?
Я недостаточно знала этих людей, чтобы предсказать, что со мной случится.
– Тридцать восемь.
– Тридцать девять.
Гвардейцы вели счет, каждый поочередно, после удара, нанесенного собственной плетью. Вот они сказали хором:
– Сорок!
И оба кнута опустились. Медленно-медленно они собрали кожаные ремни и намотали их мокрыми вокруг кнутовищ. Их пальцы были в крови, сильные руки и бесстрастные лица также были забрызганы кровью. Двалия, задыхающаяся, оставалась на месте. Она уже давно перестала кричать. Какой смысл в криках, когда они ничем не помогут? Все те ночи, когда я шепотом молила, чтобы мой отец отыскал меня, не помогли мне ничем. То ощущение безнадежности, в которое я погрузилась, оставило во мне холод и пустоту. И свободу действовать.
Капра прочистила горло. Если она и была взволнована тем кошмаром, который навлекла на Двалию, в голосе, которым она отдавала распоряжения, этого не было заметно.
– Отвести ее на самый нижний уровень. Запереть там. Винделиар, иди в свою комнату и завтра вернись к своим старым обязанностям.
Винделиар уже двигался, поспешно бросившись к двери. Он разок оглянулся на Двалию, его рот исказила гримаса. Затем он бочком скользнул в дверь, закрывшуюся за ним. Потребовались оба стражника, чтобы поднять Двалию на ноги. Один отсоединил цепь на шее, второй отцепил ее от кольца в полу и вернул панель на место. Затем они подхватили ее под руки. Она не шла, но шаталась, спотыкалась и волочилась за ними. Она жалобно постанывала. Я оставалась там, где была. На какое-то жуткое мгновение она подняла голову. Ее глаза горели ненавистью ко мне. Тыльные стороны ее рук, которыми она защищала лицо от плетей, были покрыты кровавыми рубцами. Она указала на меня дрожащим пальцем и что-то проговорила.