Судьба Убийцы
Шрифт:
– Даже сейчас? Когда Молли и Пчелка мертвы?
Я почувствовал себя предателем, но сказал это:
– Даже сейчас. Даже когда я чувствую, что большая часть меня мертва, жизнь иногда пробивается. Еда вкусная. Или что-то в словах Пера заставляет меня смеяться. Горячая чашка чая, когда холодно и сыро. Я думал о прекращении своей жизни, Шут. Я признаю это. Но всегда, независимо от ран, тело пытается продолжать жить. И если это удается, тогда разум следует за ним. В конце концов, независимо от того, что я пытаюсь это отрицать, есть частички моей жизни, которые по-прежнему сладки. Беседа со старым другом. Вещи,
Он нащупал меня рукой в перчатке, и я предложил свою. Он перевел руку в воинское пожатие, запястье к запястью. Я сжал в ответ.
– Это верно и для меня. И ты прав. Я бы никогда не подумал признаться в этом, даже для себя, – он отпустил мое запястье и откинулся назад, а затем добавил: – Но все же я взял бы твое спасение, если ты приготовишь его для меня. Потому что, если им удастся схватить меня, я не смогу... – его голос начал дрожать.
– Я могу приготовить кое-что для тебя. Что-то, что можно было бы носить с собой в манжете рубашки.
– Это было бы хорошо. Спасибо.
Из таких веселых разговоров состояли мои вечера.
Я не понимал, что мы находимся в притоке, пока мы не покинули его и не присоединились к яростной Реке Дождевых Чащоб. Бурные воды, которые несли нас теперь, были серыми, с кислотой и илом. Мы больше не черпали воду из реки, а полагались только на наши бочки. Беллин предупредила Персиверанса, что если он упадет за борт, то «твои кости будут единственным, что мы сможем поднять обратно!». Это совсем не охладило его энтузиазма. Он носился по палубе, несмотря на дождь и ветер, и команда хорошо принимала его. У Спарк было куда меньше выносливости для ненастной погоды, но они с Лантом иногда стояли на верхней площадке рубки, укрываясь куском брезента и наблюдая за пейзажами, проплывающими мимо, когда нас несло течение.
Интересно, что их очаровывало – пейзаж был неизменным. Деревья. Много деревьев таких размеров, каких я никогда не мог представить себе, со стволами огромными, словно башни. Деревья из сотен тоненьких стволов, деревья, которые наклонились и бросили вниз лишние стволы с ветвей в болотистый берег реки. Деревья с лианами, взбирающимися по ним, деревья с оборванными лианами, занавесями свисающими вниз. Я никогда не видел столь густой и непроницаемый лес, который мог бы жить в таких влажных условиях. Дальний берег реки отступил в туманную даль. В течение дня мы слышали множество птиц, и мне было очень странно увидеть однажды пронзительно визжащую стаю обезьян.
Все было так не похоже на знакомые пейзажи Бакка. Даже когда я был очарован и жаждал исследовать все вокруг, я тосковал по дому. Мысли часто возвращалась к моей Неттл, беременной первым ребенком. Я бросил ее, когда она еще росла в Молли, подчиняясь срочному вызову моего короля. И теперь я оставил ее вынашивать мою первую внучку в одиночестве, по воле Шута. Как дела у Чейда? Неужели он поддался старению и пошатнувшемуся разуму? Бывали времена, когда месть за умерших казалась слишком высокой ценой за отказ от живых.
Я хранил такие мысли при себе. Мой страх перед использованием Скилла утих. Давление, которое я чувствовал в Кельсингре, уменьшилось, но живой корабль под моими ногами был постоянным гулом сознания у границы моих стен. Скоро, пообещал я себе. Даже краткий Скилл-контакт мог передать гораздо
Однажды, когда мы пришвартовались на ночь, Скелли встала из-за стола, принесла из каюты экипажа лук и колчан, а затем беззвучно ступила на палубу. Никто не двигался, пока мы не услышали ее крик:
– Речной кабан! Свежая свинина!
Все пришли в движение и скатились с палубы на поиски мертвого животного. Мы разделали его на узком илистом пляже.
В тот вечер мы пировали. Команда разожгла огонь, бросили зеленых ветвей и поджарили полоски свинины в огне и дыме. Свежее мясо привело экипаж в веселое настроение, и Персиверанс был доволен, что его дразнили, как своего. Когда мы поели, огонь, использовавшийся для приготовления пищи, превратился в обычный костер, который отгонял тьму и кусачих ночных насекомых. Лант пошел за дровами и вернулся с охапкой ранней цветущей лозы с ароматными цветами. Спарк дала несколько в руки Янтарь, а затем надела на нее венок. Хеннеси завел непристойную песню, и команда присоединилась к нему. Я улыбался и пытался притвориться перед самим собой, что я не убийца и не отец, оплакивающий потерю ребенка. Но присоединиться к их простому шумному удовольствию казалось предательством по отношению к Пчелке и того, как закончилась ее маленькая жизнь.
Когда Янтарь сказала о своей усталости, я заверил Спарк, что она должна остаться с Лантом и Пером и наслаждаться вечером. Я направлял Янтарь, когда мы переходили через илистую береговую линию и по грубой веревочной лестнице, брошенной через борт Смоляного. Ей потребовалось приложить усилия, чтобы взобраться на провисшие ступеньки в своих длинных юбках.
– Не проще было бы, если бы ты отказался от обличия Янтарь?
Она выбралась на палубу и привела юбки в порядок:
– И кем же мне притвориться тогда? – спросила она меня.
Как и всегда, такие слова вызвали у меня приступ боли. Неужели Шут был всего лишь притворством, воображаемым спутником, придуманным для меня. Как будто услышав мои мысли, он сказал:
– Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо, Фитц. Я дал тебе столько своей истинной сущности, сколько осмелился.
– Пойдем, – сказал я и взял его за руку, чтобы не дать упасть, пока мы оба скидывали грязную обувь. Капитан Лефтрин справедливо требовал держать палубу в чистоте. Я отряхнул грязь с наших ботинок за борт, принес их обратно и повел его в каюту. С берега внезапно раздался смех. В ночи, когда кто-то бросил в костер тяжелый кусок дерева, поднялся вихрь искр.
– Для них неплохо немного развлечься.
– Это верно, – ответил я. Детство было украдено у Спарк и Персиверанса. Даже Ланту удалось пробить брешь в стене своей меланхолии.
Я пошел на камбуз, чтобы зажечь маленький фонарь. Когда я вернулся в каюту, Шут уже скинул вычурное платье Янтарь и был в своем скромном одеянии. Он вытер тряпкой краску с лица и повернулся ко мне со своей старой шутовской улыбкой. Но в свете моего маленького фонаря следы пыток все еще отражались на его лице и руках, как серебряные нити на светлой коже. Его ногти отросли, но были толстыми и короткими. Мои усилия по исцелению и кровь дракона, которую он принял, способствовали восстановлению его тела больше, чем я смел надеяться, но он никогда не станет таким, как прежде.