Судьба
Шрифт:
— Кузьма Петрович ни при чем, — загадочно жмуря глаза, ответил Петухов. — Вчера ревкомовцы опечатали его имущество. Видите, печать? — показал он на дверь.
— А где покупать? — заволновались женщины. — Не помирать же с голоду!
— Это беззаконие, господа! — подлил масла в огонь хлыщ. — Надо послать делегацию в ревком. Нельзя закрывать лавки.
Петухов скептически поморщился:
— Ничего не поможет. Не затем ревком закрыл лавки, чтобы так взять и открыть.
— А что же делать, господа? — горячился хлыщ. —
Подошел зажиточный мужик Семен Серкин. Высокий, жилистый, длиннорукий. Звали его в селе «ямщиком», потому что один из предков Семена служил на почте ямщиком. У Семена два взрослых сына. Колчаковцы хотели их в солдаты забрать, да Юшмин выручил: поладили как-то с воинским начальником. За заступничество волостного старосты пришлось отдать яловую корову. А что дал Юшмин воинскому начальнику — осталось тайной.
— Чего народ толпится? — спросил Семен.
— Сейчас еще подойдут, — осклабился Петухов. — Нет торговли.
— Почему? — удивился Семен.
Петухов не ответил — увидел приближающихся Усова и Кузю. Бывший кучер нес большой кусок жести. Жесть белая, а на ней большие красные буквы.
Ревкомовцы завернули к лавкам. Люди расступились.
Усов сорвал вывеску, красовавшуюся над дверью: «Торговля Шарапова, Шалаева и К?».
— Тебе подсобить, Иван? — выкрикнул задорный женский голос.
— Не надо, — хмуро отозвался Усов, прибивая принесенную вывеску.
— «Мачинская народная лавка», — громко прочитал рыжий с бакенбардами и хмыкнул. — Господа, а когда я смогу купить папиросы?
— Сегодня-то лавку откроете? — послышался тот же женский голос.
— Сегодня нет. Новые продавцы примут товар и произведут учет.
К удивлению Усова, недовольства никто не выражал. Люди спокойно расходились по домам. Последними ушли Петухов и Серкин.
— Как думаешь, Семен, долго продержится новая власть? — спросил Петухов, чтобы завязать разговор.
Мужик пожал плечами:
— Поживем — увидим. Непохоже, чтобы они долго продержались. Больно комиссары у них жидкие.
— А взял круто комиссар-то. Опечатал вчера у Шарапова все лавки, склады, амбары.
— Зачем?
— Отбирают… Начали с Шарапова. Потом нас с тобой тряхнут. Все подчистят. По миру пойдем. Думаешь, тебя помилуют?
Семен верил и не верил словам Петухова.
— Ты что, сам видел печати? — спросил он.
— У Шарапова? Видел. Ты что, не веришь мне? Зайди к Шарапову сам и погляди.
— А что, зайду. Но я-то не Шарапов, — защищался Семен.
— Ты тоже зажиточный.
Они подошли к дому Шарапова, постучались. Загремели запоры. Открыл сам хозяин. Шарапова нельзя было узнать. За одну ночь осунулся, постарел, глаза покраснели от бессонницы.
Шарапов удивленно уставился на мужика.
«Зачем пожаловал?» — спрашивал взглядом.
Жили они по соседству. Не дружили между собой, но и не враждовали. Семен сбывал
— Кузьма Петрович, — первым заговорил Петухов, — вот Семен не верит, что ревкомовцы вчера отобрали у вас все имущество.
Из груди Шарапова вырвался тяжелый вздох:
— До нитки обобрали!.. Нищим сделали!..
— Ну, что я тебе говорил? — подхватил Петухов, обращаясь к Семену. — Это только цветочки…
— Что же вы стоите у порога? Входите, — пригласил хозяин. — Из родного дома, спасибо, еще не выгнали. Извините, водки нет, чайком могу попотчевать.
Соседи отказались от чаю.
— Как можно? — недоумевал Семен. — Прийти и отобрать. Да это же мое! Мое!..
— Не твоим трудом, говорят, нажито, — не унимался Петухов.
— Не моим? — искренне удивился Семен. — А кто заместо меня сено косит, сгребает, в стога метает? Кто? От зари до зари спину не разгибаю. Всю весну, лето, осень до первой пороши, как проклятый!.. И вдруг, на тебе, уводят мою коровку? Не отдам! Ни за что!
— А у тебя и спрашивать не станут, — подзадоривал Петухов. — Власть-то у них.
— Не желаю признавать такую власть! — петушился Семен. — Пусть хоть четвертуют.
— Что корову? Жен и детей отберут, сгонят всех в коммуну, — закаркал Шарапов. — Все бабы станут общими. Заставят тебя спать со всеми по очереди.
— Не приведи бог! — испугался Серкин. — С одной сладу нет!
Три года назад он овдовел и женился на молодой.
— А к твоей-то Маланье по вечерам длинная очередь мужиков как выстроится — до утра хватит. — Шарапов сглотнул слюну. — Баба она у тебя, видать, с медком. За ночь так ее отходят… Нарожает детей дюжину и не будет знать, от кого они… Вот тебе и коммуна!
— Да я топор возьму! — рассвирепел Семен.
— Что ты сделаешь с топором? Один? — спросил Шарапов. — Надо всем, сообща! И не за топор — за оружие браться! Мы ведь не калеки, слава богу! Грешно нам после всего этого сидеть сложа руки!
Семен вынул кисет и закурил. Руки у него дрожали от волнения и гнева.
V
Открыли лавки на следующий день с утра. Людей набилось битком. Многие пришли просто поглазеть из любопытства.
Сукном и материей торговал Кузя-хромой. За прилавком, где отпускались хлеб, мука, крупа, мясо, масло, стояла Христина, жена Усова.
Сгорбленный старик в рваной одежонке протиснулся к прилавку и, подслеповато вглядываясь в нового продавца, закачал головой.
— Ты ли, Кузя? — удивился он. — Я сперва не поверил, когда сказали. — Шаркая ногами, старик пробился к Христине. — Нет, не соврали — Христина. Вместо одного торгаша двое теперь. На паях с Кузьмой?..
— Тебе что, Юхим? — не понял Кузя.