Судьба
Шрифт:
Швейцары, в расшитых ливреях, никого не пускали в ресторан. Там бывшие хозяева приисков и влиятельные чиновники Бодайбо угощали приехавших инженеров Ленского золотопромышленного товарищества.
А возле ресторана, сбившись в кучу, стояли рабочие. Федор и Майя подошли к ним и стали прислушиваться к разговорам. Все были чем-то недовольны и возбуждены, последними словами ругали хозяев, которые продали всю тайгу чужеземцам.
— Запродали оптом всю тайгу вместе с нами, и не пикни!..
— Все золото перекачают за
Чей-то знакомый голос подливал масло в огонь:
— Еще не то будет: посадят на вашу шею всю Европу. Мало нам «своих» капиталистов…
— Так у нас же не спрашивают!..
Тот же голос ответил:
— Чего захотел? И не будут спрашивать, пока мы не возьмем их за глотку и не вытряхнем из тайги… своих и чужих! Мы, рабочие, добываем золото, нам оно и должно принадлежать!..
Федор протиснулся сквозь толпу и увидел Трошку. Это он распалял страсти у рабочих:
— Довольно сидеть сложа руки. Надо что-то делать. Вы же видите, что творится.
Увидев городовых, толпа стала, расходиться. Трошка первым подошел к Федору. Они обменялись крепкими рукопожатиями, как старые знакомые. Майя и Федор пригласили Трошку к себе.
За столом Трошка выпил рюмку водки, закусил вареной рыбой, похвалил хозяйку за хорошую закуску. Увидев, что Федор опять хочет наполнить рюмки, он сказал:
— Мне больше не наливай.
— Не пьешь?
— Бросил. Из-за этой проклятой водки мы, рабочие, теряем головы. Она ничего не приносит, кроме вреда. Сам теперь не пью и тебе не советую. — Он взял пустые рюмки и протянул Майе: — Спрячь, хозяюшка.
Федор приятно удивился: в тайге редко встретишь непьющего человека. Трошка до вечера пробыл в гостях, много говорил, много ел, окончательно покорив Федора и Майю.
Жизнь на приисках текла по-прежнему, если не считать, что заработок рабочих, занятых на промывке золота, снизился на три копейки. Чаще стали случаи, когда на рабочих налагались штрафы, причем размер штрафа повысился. Все частные лавки закрыли. Вместо них «Товарищество» открыло свои магазины и лавки. Цены на хлеб, мясо, крупу, одежду повысились.
Старые подряды на доставку леса прекратили действие, надо было заключать договора с новыми хозяевами. Узнав, что Иван Александрович Бутылкин подрядился строить большой дом в тридцать шесть комнат для правления «Товарищества», Тихонов расстроился — ему было досадно, что упустил выгодную сделку.
— Что же ты зеваешь, грамотей? — набросился он с бранью на конторщика. — Мерину под хвост твою грамоту, если от нее никакого проку. Еврей Капустин строит дом для главной резиденции, теперь эта старая развалина Бутылкин у нас из-под носа подряд утащил, пока ты задом лиственницу подпирал.
— Пусть строят на здоровье, — ответил конторщик. — Подряды на постройку домов не всегда будут, а спрос на крепежный лес, на дрова никогда не прекратится.
В
Белозеров, невысокий круглолицый рыжеватый мужчина средних лет, встретил их вежливо. Пригласил сесть, молча выслушал Ивана Иосифовича, который переводил слова Тихонова, и ответил, что он может дать подряд, но платить за крепи длиной в четыре аршина по тридцать две копейки за штуку, как платили до него, не намерен. Тридцать копеек.
— Скажи ему, пусть поищет дураков в другом месте, — проворчал Тихонов, вставая, чтобы уйти.
Конторщик не стал переводить слов хозяина. Он начал уговаривать Тихонова согласиться. Ничего не поделаешь, новые хозяева и новые порядки. Ссориться с «Товариществом» глупо и опасно — вообще не получишь никаких подрядов. Теперь Белозеров здесь самая высшая власть, и все будет так, как он скажет.
Пока Тихонов и конторщик разговаривали между собой, Белозеров со скучающим видом разглядывал наряд Тихонова — торбаса из черной лошадиной кожи, пальто со стоящими буфами.
— Чего он на меня глаза пялит? — спросил Тихонов.
— Не бойтесь, не сглазит, — ответил Иван Иосифович. — Ну что, согласимся?
— А что делать, если он такой негодяй! Приходится соглашаться. Договаривайся.
Условились, что «Товарищество» купит крепежный лес — восемьсот тысяч штук и десять тысяч саженей леса. Тихонов в уме прикинул, сколько он потеряет из-за новой цены. Сумма получилась внушительная — шестнадцать тысяч рублей. «Убытки переложим на лесорубов», — подумал он и успокоился.
Разбитные агенты «Товарищества» ходили по приискам и продавали желающим акции — синие бумажки в аршин длиной. Желающих купить акций было немного, хотя агенты изо всех сил старались убедить рабочих, что это очень выгодно. Вскоре акциями стали торговать сами владельцы, отдавая их за полцены — нужда заставляла. А у кого сохранились акции, те спустя год получили первые дивиденты — на две акции пять копеек. А еще через год правление акционерного общества объявило, что компания понесла большие убытки, потому дивиденты выплачиваться не будут.
По тайге пошли слухи, будто царь велел расстрелять в Петербурге рабочих, что на востоке началась война между Россией и Японией. Весной, как только открылась навигация, началась мобилизация. Мобилизованных посадили на пароход и повезли в Иркутск.
Федор по-прежнему возил на прииске лес, а на лето уезжал к Майе и Семенчику в Бодайбо.
Прошло два года. Однажды Федор, возвращаясь вечером с работы, зашел к знакомым и застал в бараке Трошку. В помещении стоял шум и крик. Говорили все, перебивая друг друга, возмущались. Федор спросил у Трошки, что произошло.