Судьбы, как есть

Кочергин Владимир Викторович

Первое, что он увидел в полуразваленном дипломате, это деньги, пачки долларов. Рядом, возле раскуроченного дипломата, лежала черная глянцевая папка.

— Деньги, понятно, а вот что в папке? — тихо спросил Марков.

— Я ее пока не открывал, — ответил Зоб и добавил: — Ну-ка, опер, открой, — и он передал папку Эдуарду.

Марков быстро снял крепления с уголков и открыл папку. В ней лежали четыре листа печатного текста и конверт. В конверте два круглых диска к компьютеру.

— Изучать и оставаться здесь нельзя, тем более нас уже кто-то посетил, я мельком видел, что ты, Эдик, с кем-то разговаривал. Предлагаю

взять по пачке на мелкие расходы, так как покойному эти деньги уже не нужны. Владимир Иванович, надо пересчитать деньги и, если вы согласитесь, то я заберу их в свой сейф, а потом будете принимать по ним решение. Вы забираете бумаги, изучаете, и сразу надо все откопировать. Эдик, то, что тебе нужней. Но будьте внимательны, — закончил Фомич.

— Фомич! — сказал Цветков, — Я завтра должен лечь в госпиталь Вишневского, послезавтра у меня в отделении мы найдем место, где порешать судьбу содержимого портфеля, подъедите к 15 часам, я встречу.

У Зоба уже был приготовлен простой солдатский вещевой мешок, в который он сам быстро побросал пачки со стодолларовыми купюрами и объявил:

— Сто пачек без наших трех. Лимон! Лимон зелени, господа, — завязал вещмешок и быстро закрыл его в багажнике своего «мэрса». Вернулся и сразу, загрузив остатки от дипломата в пакет «Чибо», передал Цветкову.

— Владимир Иванович, не переживай, я доеду, как надо, и позвоню сразу, а вы выбросите аккуратно дипломат и срочно езжайте к вам, Владимир Иванович, домой и смотрите документы. Все потом только в голове, а диски и листы в сейф и никому ни слова. Эдик, навести в госпитале завтра своего друга Бутова и одессита Якова. Я съезжу к Егору. На завтра никаких переговоров, затихаем. Конечно, если вы накопаете срочную информацию, то тогда по календарю о встрече. Плохо, что много не накатишь сегодня. А стрессик этот не мешало бы приглушить, — сказал Зоб, улыбаясь.

Марков аккуратно положил диски во внутренний карман пиджака, из папки забрал и свернул четыре листа, и положил их во внутренний карман куртки. Потом Марков пожал руку Фомичу и сказал:

— Спасибо, товарищ полковник! Вы действительно профи во всем. Фомич, я преклоняюсь и желаю удачи! Пока.

— Фомич! Ты меня прости, что так все получается, но теперь все. Я с завтрашнего дня не боец, я пока в машине ждал этого разминирования, у меня давление, наверное, поднялось выше крыши. Спасибо тебе, дружище, за все, — и Цветков крепко пожал руку тому, кто сейчас мог бы и не быть здесь в таком добром здравии и настроении.

Зоб укатил первым. Марков и Цветков внимательно выезжали из района разминирования. Преследование не обнаружено, от дипломата и папки избавились, и, когда Цветков закрыл дверь квартиры на засов, только тогда они оба почувствовали страшную усталость и голод. Первым делом Цветков позвонил Сергею Лосю, который уже был дома и сообщил генералу о том, что его машина не пострадала, и он забрал ее в милиции и готов завтра отвезти генерала в госпиталь.

— Хорошо, в 9 часов утра выезд, — ответил Цветков.

Артем позвонил сам и доложил, что у него сегодня приехала жена и дочь Ольга из Коврова. Началась семейная жизнь. Марков попросил у Цветкова что-нибудь типа майки и трусов и ушел в ванную. Стоя под горячей струей воды с закрытыми глазами, он ясно видел лицо лыжницы, и от этого, еще не понимая почему, становилось как-то уверенней за будущее и за то, что

случилось в его жизни за несколько последних дней, а верней, после гибели майора Гарина.

— Я завтра же найду Дашу, чего бы мне это ни стоило, — прошептал Марков, сдувая с губ воду. Он даже как-то начал представлять их встречу, но потом очнулся от этих мыслей, боясь спугнуть что-то очень приятное в его жизни. На душе было так, как будто судьба подарила ему какой-то очень дорогой и нужный подарок за все его нервы и отчаяние.

— Да что же это такое, увидел-то всего на пять минут, а дум-то сколько. Да и кто она такая, эта Даша?

Но интуиция опытного оперативника не обманывала. Это его судьба, и он хочет видеть это лицо и эти большие серые глаза снова. «Главное — дожить бы до утра», — уже вытираясь полотенцем, размышлял Эдуард.

Примерно через час отзвонился Зоб и сказал, что война окончена и он не боец, он предприниматель и торгаш, и что его драгоценная супруга его больше не отпустит ни на шаг от себя, и что желает всем удачи и счастья, и что он будет пить неделю, пока не насытится.

— Ну, Фомич, молодец, я-то по нормальному жду доклада, как он доехал, как было и сопровождение и т. д., а он не дал сказать и слова, наговорил, пожелал удачи и отключился, — вслух рассуждал Цветков.

— Он все правильно сделал, звонил с домашнего телефона, который, наверняка, со вчерашнего или с сегодняшнего дня стоит на прослушке, этим он дал понять слухачам, что все, больше он не воюет, дело сделано. А вот вы, Владимир Иванович, не смогли ему подыграть, — улыбаясь и раскладывая на столе четыре листа Князя, сказал Марков.

— Да, Эдик, я, конечно, не успел, да и что-то не подумал.

— Теперь, если кто-то позвонит или будете общаться на эту тему, то все в госпиталь, на увольнение, плохо себя чувствуете и вообще собираетесь к дочери во Владимир.

— Я понял. Ну, давай листочки-то, что нам они скажут нового?

И снова зазвонил домашний телефон. Цветков, сняв трубку, услышал голос Татьяны.

— Папочка, я дома, все хорошо, у меня скоро будет Света с мужем. Как ты там?

— Я, дочка, войну всякую закончил и завтра в 9.00 в госпиталь. Никакие менты, никакая Чечня меня теперь не интересуют. Я тебя люблю. Целую, всем привет, — генерал широко улыбнулся, положив трубку, и добавил, уже для Маркова, — Ну, как я теперь сыграл, а, Эдуард?

— Классно! Классно, Владимир Иванович, вы не только боевой генерал, но и классный артист.

— А знаешь, Эдик, ты прав. Чтобы быть хорошим командиром, надо очень много играть, ну не обманывать, а как бы все время работать на опережение событий. Что-то придумывать. Особенно когда личный состав отдыхает или пытается расслабиться после проверки или учений. Вот тут-то и держи ухо востро и, конечно же, начинаешь «гнать волну», ну, т. е. из мухи делать слона, а когда это делаешь, чтоб все в это поверили, надо подыграть, надо и расстроиться сильно, и придать ненужную значимость делу, и представить, что могло бы из этого произойти. Смачно описать какой-нибудь страшный старый случай, но так, чтоб до души людей дошло, а значит надо играть и играть по правде. После этого всегда чувствуешь себя не очень уютно, вроде как ты и не ты. Но знаешь, Эдик, мы вот с Артемом разговаривали, и оказывается, он со мной полностью согласен, а он двумя полками тоже откомандовал, опыта будь-будь.