Судьбы суровый матерьял…

Брюховецкий Виктор

День в прошлое спешил. Густели тени.Стихала степь – готовилась ко сну.По косогору – наискось – СавелийНа вороном копытил целину.Пылил табун. Трехлетки присмирели.Пугливо жались в гущу стригунки…А после у излучины рекиМы жгли костер.Мы – я и дед Савелий.Пеклась картошка. Съежившись, босой,Я тыкал в угли тонкой хворостинкой.А ночь, в расшитой звездами косынке,Поила травы чистою росой.Кимарил дед, свернувшись у седла,Да кони порскали,Видать, на непогоду,И пили из реки парную воду,И не давали спать перепела.

6.

…Измотанный за день, сижу и смотрю,Как серая птица уходит в зарю,Как

длинные тени, скользя на бугор,К костру подступают, и ярче костер,И пламя всё выше, и дым голубей,И тише любовная речь голубей.Умолкло на дальних березах «ку-ку»,И каждый сучок на тропе начеку —И нас охраняет, и ночь сторожит…И батя на старой фуфайке лежит,Всё думает думу, глядит на огонь.Звенит удилами стреноженный конь,Вскипая, шумит на порогах вода,И сосны темнее, и ярче звезда…

7.

Я трогаю лошадь шершавой рукою…Уставшие за день, понурые, мыНеспешно бредем над вечерней рекою,Где спят в камышах золотые сомы.Пустынное поле.Дорога пустынна.Не видно свистящего в небе крыла,Лишь теплая морда мне тычется в спину,Да мягко и тихо звенят удила.А ночь на подходе.А мы всё шагаемПо кромке обрыва. На самом краю…И лошадь (я знаю) глядит, не мигая,Зрачками огромными в спину мою.

8.

Ходит ветер по кругу,Ситцы пьяно шуршат,Карусельную вьюгуЮбки бабьи кружат.На селе новоселье!..Пацаны, голышомСамодельное зельеПьют из фляги ковшом!Две гармошки рыдают,С хрустом гнутся плетни,А на солнце сверкаютОрдена да ремни…Ходят взрослые игрыПо кривой, по дуге!Загорелые икры,Мелкий пот на виске!На плечах позолота…Только виделось мнеГоремычное что-тоВ этом радостном дне.

9.

В краю, где был холод и правил палач,Где жали колосья серпом,Где молот гремел по металлу, горяч, —Всё это считалось гербом.И холод, и голод, и молот, и колос,И всё, что пахалось,И всё, что мололось, —Гербом называлось, горбом добывалось…Но это в ту пору меня не касалось.Мне нравился герб, я цветное любил!Я герб вырезал, и слюнил, и лепилНа стенку беленую…Мама вздыхала.Колосья шуршали.Горела звезда…Но – то ли тяжелые шли поезда,Шатая избу, то ль слюна высыхала, —Мой герб от стены отставал, не держался.Я снова плевал и лепил. Я сражалсяЗа шорох колосьев, за молот, за серп,С саманной стеной, не приемлющей герб.

Целина

Меж коротких рогов, перевитых вожжами,

Шло угрюмое действо, сверкая ножами,

Мясо боем светилось, и птицы, и смрад,

И никто не сказал: кто, и в чём виноват…

Их кололи, из них текло.Пахло шкурами и распадом.Коршун, падая на крыло,Прикрывался мычащим стадом,Поднимался и клекотал,Наливался теплом добычи,Рыскал ветер, и залетал,Воя в ужасе, в глотки бычьи;Требуха на кострах варилась,До небес доставал огонь,И по всей целине носиласьСладковатая эта вонь.Ржали кони, ругались тетки,О мусаты скребли ножи,Вынимая из каждой глоткиСгустки бычьей большой души.Пили белую за кильдымом.И, голодные до тоски,Пацаны, прикрываясь дымом,Шевелили в котлах куски.Сами ели и псам кидали,И смотрели, как от реки,Желтой пылью марая дали,Шли за мясом грузовики.А под берег, насупив лица,Голубой чередой шурша,Шли бараны воды напиться,Муть болотную вороша.И напиться шли, и умыться,Как столетья шли, как всегда.И постукивали копытца,И почавкивала вода…Как запомнилось, так и было!Солнце ярый катило вал,И лучами наотмашь билоВсё, что двигалось, наповал.

«Кольцо в дуге…»

Кольцо в дугеИ ехать

бы, катиться!..Сорочья гроздь висит на городьбе.Тяжи как струны. Обод серебрится.И самосадом тянет по губе.В три колеи бежит в степи дорога.Густой бурьян у каждого столба.И никого – ни дьявола, ни Бога,Цветет полынь да кружат ястреба.Да суслик в рыжей крапчатой накидке,Да тучи край лилов и языкат,Да ковылей развернутые свитки —С холма на холм с востока на закат!И жажда знать – а что за той чертою,Такой далекой и такой прямой?..Судьба, судьба,Какой шальной верстоюЗакружишь и назад вернешь, домой.Да и вернешь ли?..А вокруг и в небеТакая тишина, что слышен зной.Горбовский Глеб (что знаю я о Глебе?)В стихах такой же бредил тишиной.Она была ему необходима.Она и мне необходима тож,Чтоб никого, чтоб злые ветры – мимо,Чтоб конь шагал, и колосилась рожь.

Кубарь

В треске перьев, кругами, он к солнцу летел.Белоконцый, чубатый. И сверху в долину(Крылья – бабочкой!) круто валился на спину,И до самой земли кувыркал, как хотел,Свое легкое тело.Степным ураганомМы свистели, взвивая его в облака.И теперь, плотно глядя назад, сквозь века,Сожалею о том. Среди нас хулигановНе водилось, свистели же мы от любвиК этой птице…В блестящей сиреневой шали,Как он падал оттуда!И мы не дышали,Ощущая горячие токи в крови.Нам казалось – не голубь, а время клубится,Когда он свое сальто вертел до земли,И мы думать не смели, что можно разбитьсяО дорогу, где куры валялись в пыли…Легким телом владея и волею вольной,Разделив это небо на солнце и тьму,Он разбился о провод.О высоковольтный…А другой подошел бы навряд ли ему.

Сосед

Он ставил шаг размашисто и длинно,Плащом китайским кованным шурша.Упругая стальная сердцевина.Распахнутая мощная душа.Желанный гость,Он был как бог и выше.Садясь за стол, он вынимал наган…Кружился день над голубиной крышей,Смотрел в окно, заглядывал в стакан.К вину катилось пиво на прицепе.И под стакан, он мне сквозь хмель и грусть,Читал стихи, где кот ходил по цепи.Не по листку читал, а наизусть.Он тосковал – какие люди были!Ведь погибали… почитай, за так.Рассказывал, как Пушкина убили.Убили – что… А хоронили как…Он был блатной.Он был из местных урок…Гитару бы.Да где гитару взять…Он от ствола прикуривал окурокИ разрешал наганом поиграть.Сверкали камни, пламя шевелилось,Вытягивало красный язычок…Пока вино плескалось, пузырилось,В тоннель ствола, в таинственный зрачок,Я всматривался.Холод пистолетаВ меня вползал, почти сводя с ума…Мне в том стволе, во тьме, судьба поэтаМерещилась.В окне стояло лето,А чудилось – морозная зима.

«Под напевы реки, у высокого края…»

Под напевы реки, у высокого края,Где звезда по дуге упадает, сгорая,Где кривой горизонт и березы кривы,Я бродил пацаном, шалопаем бездомным,Объяснялся в любви деревенским мадоннам,И на зорях литовкою столько травыПовалил. Куликовое поле! Не меньше.Чистотел ли, татарник… И было не лень жеХороводиться ночь и мотаться в луга,Чтобы вволю натешиться острою сталью,Чтобы видеть потом журавлиную стаю —Как летит, задевая крылами стога!..Ой, стога! Высоки! До луны, до звезды!..По утрам у коровы слюна из слюдыПовисает с губы, и пахучим настоем —Молоком да прожаренной солнцем травой —Как дохою, накроет меня с головой…И припомнятся ночи с далекой верстою,И роса, и дышащий туманом Алей,И высокие трубы седых журавлей,И тугие отавы, и кони на броде…Неужели всё это прошло, протекло,И не склеить разбитое это стеклоНикому. И душа, словно кость к непогоде,Так болит…