Судьбы суровый матерьял…

Брюховецкий Виктор

Хлеб

Мы за хлебом занимали очередь с вечера,Всё старухи да мы, дети малые.Я узнал тогда, что звезды не вечные,И еще узнал – какие зори алые.Я прошел насквозь те ночи холодные,Где луга в росе – гигантские простыни.Если б не были в те дни мы голодные,Эти ночи были просто бы проспаны.У старух такие личики сморщенные.Разговоры полушепотом, жуткие.Как метались они в криках «смена очереди!»,Обучали нас выносливости сутками.Угощали нас квашеной пахтою,Обижались, что пахту не брали мы…А мы окурки смолили украдкою,Мы в пристенок играли медалями!Не камнями дрались – кулаками мы,В ранки сыпали глину целебную…И росли пацанами нормальными,И влюблялись в Россию бесхлебную.

Школьное

…И

чика была несчитова,И мамка нашла самосад…Но было яйцо двухжелтково,Что редко случается, брат!Одно! А сходило за пару.Желтки словно солнца рыжи!Двойная глазунья на шару.Ты скажешь – смешно.Не скажи.Я с этой несушкой хохлатойБыл дружен и духом, и сном,Ее персонально за хатойКормил я отборным зерном.Порол меня батя толковоЗа всё – за зерно, за табак…Но через одно – двухжелтково! —Как высшего промысла знакНа долю, что снова и сноваПо жизни в любой сторонеНе то, чтобы там несчитово,Но всё будет мне двухжелтково,И даже порою втройне.

Каникулы

Волшебник дед Мороз из сосен делал елки,Которые потом ломали мы на палки…

…И пахли мои варежки и пальцыСосной и мандаринной кожурой…Каникулы! Мороз!..Сестренке – пяльцыИ мулине. А я, хоть волком вой.Спасали книжки. Половцы и витязь,Сражение Руслана с головой…Висело небо синее, как ситец,И солнце отдавало синевой.Гуляния пронизан мелким зудом,Я оттепели ждал, но север лют!А скоро и рождественские будут,А после них крещенские придут…И, как личинка, прогрызая кокон,Зачитанными книжками шурша,Я на простор смотрел сквозь стекла окон,В оттаявшую дырочку дыша.

Карпеновка

Рябина? Да!Но мне милей калина,И я, свое итожа бытие,Опять шепчу: «Мне целый мир чужбина,Степной Алтай – отечество мое!»

Октябрьская калина! Кадки… бочки…Красным красно! Не кисти – красота!Сестра цепляет ягоды на мочки,Мол, как?.. Вооброжуля еще та!Мы рвем калину. Запасаем в зиму.Гогочут гуси дикие. ВедромСестра грохочет.Мне дают корзину.Кровавых ягод наберу с бугромИ в бочку ссыплю. И еще, и снова.И чтобы ни соринки, так сказать,Чтоб всё ладом, чтоб по-мужски, толково…А ягода такая – в рот не взять!Но в декабре, когда всё проморозит,И до костей протянет сиверком,Добудет мама чугунок и спросит:– Ну, что, сынок, напарим? С сахарком…Напарим, мама…Годы пролетели.По-новому живет моя страна.Вы знаете калину?.. нет?.. не ели?..Советую. Целебная она.

Конь

…И рухнул ты,На розовом снегуЗадрав копыта и откинув морду,И я уже до смерти не смогуЗабыть твою монгольскую породу.Какая стать!Каких степных кровей!Набраться ты успел роскошной силыВ каких краях?Тебе – что суховей,Что – снеговей, что – холода Сибири…Прекрасен ход…Крошится тяжкий наст…Рвут цепи кобели, срывая клети…Такое завораживает насОднажды в детстве и до самой смертиУдерживает будто на вожже,Затем, чтобы храня осколки боли,Ты помнил тот рассвет и на межеЛежащего коня в январском поле,Отброшенную в сторону дугу,Подков мерцанье синее стальноеИ мертвый колокольчик на снегу,И на сто верст дыханье ледяное…

«Ощущая, что детство уходит навек…»

Ощущая, что детство уходит навек,Понимая, что старость черна и беззуба,Я за ласточкой в небо поднялся из сруба,И увидел простор, и рискнул на побег.Помню – ночь серебром заливала просторы,И немые курганы татарской ордойЗалегли у костров, отраженных водой,И смотрели на запад, и прятали взоры.Только

мне удалось подсмотреть в их глазахТягу к долгим кочевьям и жажду погони…О, веселая жизнь на скрипучих возах!Здесь рифмуется то, что мне нравится.Кони!Но мне рифма еще неизвестна на вкус.Я кружусь в разноцветном кочевничьем стане,И слова, что рождаются в створе гортани,Зелены, зелены.И змеиный укусТой, жестокой, которая Музой зовется,Поджидает меня где-то там, за холмом,Но еще я об этом – ни духом, ни сном,Только сердце замрет и тревожно забьется.

Не спи, пацан

Самому себе

Как весело с утра колесамПо холодку, по звонким росамСкрипеть, постукивать, юзить!…Всё это там, в краю далеком,В таком высоком синеоком,Что даже не вообразить…Степям длинноты не помеха.Как ни шуми – не слышно эха,Но глазу видно то и то:Высокий беркут, даль сайгачья,Сурка – в нору – движенье рачьеПри виде пугала в пальто.Возница же, ногой качая,Сурка (бы как) не замечая,Под ляжку подоткнув вожжу,Вдыхая пот гнедой лошадки —Солено-терпко-душно-сладкий —На гривы смотрит, на межу,На то, как, зерна наливая,Овсы, метелками кивая,Желтеют кверху. Срок всему!Всему, всему… коню, колесам,Суркам, горохам и овёсам,И лишь вознице одномуПока не срок.Ему до срокаТакая долгая морока!Такие дни и столько дней!И мрак, и хмарь, и злые ветры,И плюс такие километры,Где новый прежнего длинней.И эта степь. Она докуда?О, эти травы-ковыли!Из всех чудес чуднее чудаПридумать боги не могли:Хлеба, холмы, сурки, бурьян…Не спи, пацан! Смотри, пацан…

«За илбаном бугром, за калиной кустом…»

За илбаном бугром, за калиной кустом,Где таймень хлещет воду багровым хвостом,На широком лугу, собираясь в отлет,Журавли предотлетный вели хоровод.Я в стогу не доспал, я с трех метров смотрю,Как высокие топчут ногами зарю,И кружатся, и стонут, и трутся пером —Будто казнь через час и придут с топором.Через час, через миг… Вот прольется Восток,И плеснет через край и на птиц, и на стог,И вожак закричит, и расправит крыло,И очнется земля, и заплачет село;И белесые, словно во мгле паруса,Крылья птиц пронесут надо мной голоса,И косой треугольник, широк и крылат,Тот вожак поведет от зари на закат.И мне больше не спать в этом рыжем стогу,Потому что поверю тому вожаку,Потому что весною, средь майского дня,На базаре цыганка, жалея меня,Всё молчала, крутила на пальце кольцо,Долго-долго смотрела в ладонь и в лицо,И сказала: «Под осень уйдешь из села…»И за черное слово монет не взяла.

«Стихотворную строчку катая во рту…»

Стихотворную строчку катая во рту,Приминая бурьян и кусты,Вдоль реки, за верстой отмеряя версту,Под сияньем высокой звезды,Я домой после школы на лыжах бегу,Лыжной палкой пишу вензеля на снегу.Никого!И скрипит до УралаКрепкий наст, перевитый сухим февралем,Полынями пробитый, седым ковылем,Отливающий блеском металла.Подступает мороз всё плотней и плотнейНа корявых оснеженных лапах,И чем небо темней, и чем звезды крупней,Тем жилья ощутимее запах.Я счастливый!Ура!А еще, Бог ты мой,Из гнезда, из-под желтой стрехи,Мне лететь за Урал, любоваться Невой,Встретить счастье, поверить в стихи.

Октябрь, 1962

Пацан, покинув сады и гумна,Друзей и школу, почти бездумноВошел я в тамбур с ущербным светом,Где пахло гарью и туалетом.Вагон качнуло и закачало,И покатило, и застучало.И трое суток стонали рельсы…О! Это были такие песни,Каких я после нигде не слышал…Шел дождь со снегом, когда я вышел…И, подтверждая, что всё серьезно,Гремя железом, орущий грозно,Шагал носильщик по черным лужам…Огромный город.Кому я нужен?