Судный день

Гусейнов Иса

– Ты отмечен печатью несовершенства, - ответил Юсиф, и в лице его проступило хорошо знакомое Насими выражение беспощадности.

– Откровенность моих проповедей и прямота моих речей еще не свидетельство моего несовершенства!
– вспыхнув, сказал Насими.
– Я не стал перечить халифам два года назад и отправился странствовать, прошел испытание, ходил на намаз, вывел Фазла из батина (Батин - дословно: нутро Людей, ищущих в Коране "внутренние" - тайные мысли, запрещенные шариатом, называли батинитами - ред.) и спас его от угрозы ареста. Что еще я должен сделать, чтобы стать достойным любви наследницы духа?

– Выход из батина временный. Никакой пользы твой намаз не принес. Ты раскрыл шаху наши тайные

замыслы и дал понять, что подданные вышли из-под его власти. Он уничтожит нас!

Когда они прощались в Шемахе, Юсиф был совершенно иного мнения, в его глазах сверкала радость победы. Что же случилось, что послужило причиной такой разительной перемены?

– Твоя смелость зачаровывает, - предупреждая вопрос, объяснил Юсиф.
– И я, и Махмуд - мы были восхищены твоей речью у шаха, твоей безоглядной отвагой. Но по зрелом размышлении поняли, что ты говорил непродуманно. Твой намаз принесет нам горе!

Насими спросил быстро:

– Фазл тоже так думает?

Юсиф отвел взгляд.

– Фазл встретит тебя как совершенного, как халифа и ученого!
– заверил он Насими с коротким смешком.
– По просьбе шаха Амин Махрам прислал к нам новых людей - главу купцов гаджи Нейматуллаха и друзей его, любителей вина и женщин. Они сидят сейчас у Фазла и, вместо того, чтобы слушать проповедь, пьют вино. Резиденция полна невежд! Завтра, того гляди, прибудут вельможи шаха, а послезавтра явится он сам с войском и уведет с собой Фазла. Вот плоды твоего намаза!
– Юсиф задыхался, лицо его пошло красными пятнами.

Насими с сожалением посмотрел на него.

– Ты в истерике, Юсиф, ты подозрителен и болен. Амин Махрам предан Фазлу, и если он послал в резиденцию гаджи Нейматуллаха, то, значит, так надо. И если завтра прибудут вельможи, то и они, выслушав Фазла, приобщатся к учению. Что же касается войска, то во главе его стоят Гёвхаршах и багадуры, приверженцы Фазла, и оно для нас не опасно.

– А Ибрагим?

– Ибрагиму мы обещали тебризский трон, - отвечал Насими.
– Стать правителем "страны пятидесяти городов", как он называет Азербайджан - его заветная мечта. И никто иной, как я убедил его в том, что oн достигнет ее, вверившись программе Фазла. Вот плоды моего намаза! Позови Фатьму!

Юсиф не шевельнулся. Глядя в сторону, сказал коротко:

– Отлучение остается в силе!

Насими задрожал от гнева.

– Это не отлучение, это - насилие!

Не вымолвив больше ни слова, он прошел коридором и вышел во двор, большой, как во всех ширванских караван-сараях, с бассейном посреди и с каменным тротуаром и колоннадой вокруг бассейна. Гости сидели на коврах и паласах, расстеленных на круговом тротуаре, мюриды - на голом тротуаре.

Взор Насими туманился, перед глазами заколебались огни светильников. Влюбленный всем, жиром двадцатипятилетнего сердца в Фазла, в его учение, в наследницу его духа, сильный этой любовью и ею же раненный, тяжко переживающий жестокую непримиримость Юсифа, сейчас, услыхав со всех сторон "Насими! Сеид!" и самый родной на свете голос, произнесший давно забытое "Свет очей моих", он воспрянул духом...

На вопрос: "Каков образ Фазла?", который постоянно задавали Насими на меджлисах и потом в странствиях, он неизменно отвечал: "Облик Фазла неописуем". Насими не имел права отвечать иначе, чтобы не навести на след укрывающегося в подполье Устада. Кроме того в ответе содержался намек на вечную, безначальную и бесконечную сущность Фазла, и в добавление к нему Насими мог сказать лишь то, что лицо Фазла, вобравшее в себя черты всех совершенных людей, было создано, подобно Фазлу-Хакку, задолго до рождения и будет жить вечно. И только тем, кто, завершив первоначальный этап обучения, собирался пред очи Дильбера и Яри-Пунхана, Насими приоткрывал тайну: "Посмотрите мне в лицо - узрите лицо Фазла".

И это было чистейшей правдой. Они походили друг па друга овалом лица и, бледностью, переходящей в янтарную желтизну, ростом и телосложением, даже впалой грудью и узкими плечами. Даже в людях, заведомо знавших, что это не отец и сын, такое разительное сходство вызывало сомнения. Разницу составляли лишь глубокие морщины па лице Фазла, образующие как говорили мюриды, "узор мудрости".

– Свет очей моих! Мне вовек не забыть твоей победы, свет очей моих! говорил Фазл, идя навстречу Насими, который, едва сдерживая слезы счастья и признательности, с сыновней нежностью бросился в объятия Устада.

Но это была встреча не отца с сыном и не учителя с учеником.

Изъясняя в "Джавиданнамэ" качества совершенного человека, Фазл особо останавливался на способности к божественному экстазу. Утверждая, что музыка источник духовного богатства, возвышенности и нежности и что глубокое ее постижение открывает возможность услышать таинственные голоса вселенной, Фазл связывал способность к божественному экстазу с восприятием музыки и танца. Как бы ни был человек мудр и учен, писал Фазл, если он лишен способности к экстазу, то не может считаться совершенным, ибо он половинчатый. В образовательную программу мюридов Фазл включил непременную игру на музыкальных инструментах - кеманче, уде, зурне, тамбуре, флейте, думбелеке - и участие в круговых танцах "Мансури", "Хуруфани", "Хахышда". Посредством музыки и танца в халифах, как и во всех мюридах, воспитывалась способность к божественному экстазу. Насими же учить не пришлось. Экстатический настрой его души проявился еще в юности, на первом музыкально-поэтическом меджлисе в резиденции, где он поразил всех высоким пафосом своих стихов. Все его слова и поступки были отмечены чрезвычайной страстностью, он предавался любому делу всем существом, за что прослыл человеком, не вмещающимся в норму, или, как говорили халифы, безмерным.

Что же до Фазла, то и он в свои пятьдесят пять лет, несмотря на утонченность ума и чувств, был не менее страстным, чем его любимый ученик. Встречи с рыцарями символического меча, вернувшимися из странствий, всегда были полны экстатического восторга; в эти минуты Фазл забывал обо всех мелочах и помехах на пути к единству и помнил только о конечной цели своего учения в ее идеальной чистоте. Мюриды, знавшие это по опыту долгих лет, молча ждали, когда, пообщавшись с новоявленным рыцарем символического меча, Фазл начнет речь, обращенную ко всем. Мудрейшие изречения Фазла высказывались в часы таких встреч, и шагирды, записав их, по окончании меджлиса возвращали их Устаду, дабы он пополнил "Книгу вечности" новыми положениями.

Вот почему, когда Фазл, широко раскрыв объятья, пошел навстречу Насими и они обнялись, мюриды, встав на ноги, застыли в ожидании...

Но встреча эта не стала встречей ожидаемого ими божественного экстаза. Встретились два сердечных друга, не мысливших себе жизни в разлуке: беглый мученик, промаявшийся после ухода из Баку целый год между жизнью и смертью, и сегодня вечером наконец вышедший из подполья, и его спаситель. И если б кто прислушался, что твердят друг другу два крепко обнявшихся человека, то услышал бы лишь: "Свет очей моих! Свет очей моих!" и "Фазл мой - достоинство мое! Фазл мой - достоинство мое!"

Выпустив наконец Насими из объятий, Фазл точно таким же движением, как давеча Фатьма, провел рукой по пятнам засохшей крови на хирге, и пальцы его, истончившиеся от длительного держания пера, задрожали.

– Как ты исхудал и пожелтел, свет очей моих!

– Разве желтизна моего лица не свидетельствует о высоте моей головы?
– с живостью возразил Насими.

– Да будет голова твоя всегда высока, свет очей моих! Ты вернулся цел и невредим, и я никуда больше не отпущу тебя!
– Фазл снова прижал его к груди.