Судья
Шрифт:
— Да ну тебя! — с досадой сказал Федор. — Городишь ерунду всякую.
— Тихо ты! Барин пытался ее убить. Да не вышло. У девчонки таинственный покровитель есть. Он ее в обиду не дал. Инна его у себя в доме держала, трахалась с ним, как крольчиха. А теперь, видно, она ему надоела. Он ее бросил, а Барин тут как тут. Ты помнишь, что прошлым летом в парке творилось?
— Ну, помню, — с сомнением ответил Федор. — Ты про этого, как его… про Судью, что ли?
— Да, про него. Дружки его в черных куртках, они ж теперь на Баринова работают.
— Иди ты!
—
— Что?
— Вышел на крыльцо с чемоданом. А в чемодане пачки денег. Открыл чемодан и начал бросать в них. «Нате, жрите!». Те сначала глазами хлопали, а потом бросились деньги подбирать. Барин им сказал: «Видите, какие вы скоты?» Они: «Видим». «Что Судья может вам дать? Ничего. А я — все. Теперь вы мои рабы». Он там один стоял, а их человек десять, и все здоровые лбы. Баринов — метр с шапкой и в прыжке, а они перед ним на колени встали. Машину ему отремонтировали, как новенькая теперь. Окна в офисе заменили. И теперь парами за ним шастают, охраняют.
— М-да. С деньгами что хошь с людьми сделать можно.
— Так я вот че думаю, — Лара понизила голос, но Инна, изо всех сил напрягая слух, расслышала: — Эту дуру надо гнать отсюда. Как бы не вышло беды.
— Да, — протянул Федор. — Ох, нехорошо это. Жалко все-таки.
— Жалко! — прошипела Лара. — Всех тебе жалко, кроме меня! На сиськи ее позарился?
— Э, ты чего?
— Че вылупился, кобель старый? Думаешь, я не в курсе, что ты с Машей…
Инна, шатаясь, в ночной рубашке возникла на пороге кухни. Оба, вздрогнув, уставились на нее.
Лара глядела с откровенной неприязнью. Федор, чтобы скрыть неловкость, приветливо улыбнулся.
— С добрым утром! Выспалась?
— Да, — сказала Инна притворно-сонным голосом. Они оба были ей неприятны. Она только сейчас заметила на левой щеке Федора отвратительную бородавку.
— Который час?
— Да полвторого. Чайку?
— Нет, — Инна тронула лоб. Набрав в грудь воздуха, сказала: — Спасибо за все. Вы очень добрые люди. Мне нужно идти. Не хочу больше вас стеснять.
Пошатнувшись, она упала на колени.
— Девочка, ты чего? — Федор с бледным лицом склонился над ней, тронул за плечо. — Э!
В живот Инны вонзился раскаленный прут. Она издала крик невыносимой боли.
Федор, выпрямившись, повернулся к жене:
— Э, мать, она никак рожать собралась.
Лара вскочила со стула.
— Господи, вот уж чего не хватало! Ну чего встал, дурень? Ее в роддом везти надо!
Федор, чертыхаясь, натянул куртку, побежал к выходу.
— Держись, Инна! Щас агрегат из гаража выгоню!
— Такси вызывай! — заорала Лара ему вдогонку. — Знаем мы твой агрегат! Десять раз на дороге встанете.
Она подошла к Инне, подняла ее с колен, усадила на стул. Девушка все кричала. Лицо ее исказилось мукой.
— Ничего, ничего, милая, — говорила Лара, гладя ее по голове. — Терпи. Дело
Федор послушался жены и вызвал такси. И вот Инна, скорчившись на заднем сиденье, держится руками за живот. Спазмы боли волнами окатывают ее изнутри. Она кричит. Она молит Бога избавить ее от муки. Она хочет умереть. Федор, в глазах которого девушка видит священный ужас, держит ее за руку, приговаривая: «Тихо, тихо…». Водитель, матерясь, крутит баранку, лавируя в потоке машин. По крыше барабанит дождь, струи воды нещадно хлещут раскисшую землю.
Таксист останавливается на перекрестке, ожидая, когда вспыхнет зеленый глаз светофора. Нервно барабанит пальцами по рулевому колесу. В живот Инны вновь вонзается раскаленный прут.
— А-А-А! — кричит она. — Б-О-О-Ж-Е-Е!
Машина трогается с места, мчась на предельной скорости. Инна корчится в адских муках. Каждая минута тянется вечность.
Она снова издает стон измученного животного, мотая головой на спинке сиденья.
— Т-ш-ш, — бледный от страха Федор хлопает ее по руке. Таксист оборачивается:
— Скажи ей, чтоб заткнулась!
— Ты че, мужик? Она ж рожает!
Они спорят, все громче повышая голос, а Инна чувствует, что сейчас ее разорвет надвое. В сломанных ребрах вновь вспыхнула пульсирующая боль. Она кричит, зовет на помощь. Зовет Павла.
Таксист, выкручивая руль, орет:
— Господи, заткнется эта сука или нет?!
— Да человек ты или зверь?! — орет в ответ Федор. — Она же мать!
— Я не могу так ехать! Заткни ей пасть, или я ее высажу, на х…!
Федор, поглаживая Инну по волосам, уговаривает:
— Инночка, потише. Потерпи, маленькая, щас приедем.
Инна смотрит на него глазами, полными страдания. По щекам текут слезы. Она не может говорить, и только взглядом пытается сказать: «Я стараюсь. Но это невыносимо».
Новый приступ боли, и она снова кричит.
Таксист останавливает машину у бордюра. Вылезает из кабины, открывает заднюю дверцу:
— Вылазь! — орет он Инне в лицо, брызгая слюной. — Вылазь, дура е…нутая!
Инна стонет, она не слышит, не понимает, что ей кричат. Таксист хватает ее за руку, пытается выволочь из машины. Федор с криком: «Ты что делаешь, гнида?» — хватает Инну за другую руку. Каждый тянет Инну на себя. Побеждает водитель. Вытаскивает кричащую от боли Инну на улицу, толкает в дождь. Федор вылезает вслед за ней. Берет за руку.
— Пойдем, Инна, два квартала, и все, мы на месте.
— Э, за проезд кто будет платить! — кричит таксист.
Федор, оборачиваясь, достает из кармана два полтинника, швыряет бумажки на мокрый асфальт.
— На, подавись!
Они плетутся вдвоем, дождь хлещет их по щекам, по макушке, по шее, ледяными струями льется за шиворот. Федор поддерживает Инну, которая, стиснув зубы, держится за живот. То и дело ноги отказывают, и Федору приходится подхватывать ее. Прохожие, укрываясь под зонтами, спешат домой. Никто не предлагает помощь, всем плевать на них, люди стараются даже не смотреть в их сторону.