Сулла
Шрифт:
Через некоторое время римлянам чуть не удалось взять Пирей: ночыо, когда часовые заснули, с помощью лестниц легионеры взобрались на стену. Внезапность посеяла внутри крепости панику, но понтийские офицеры быстро овладели ситуацией: шеф команды римлян был убит и его соратники сброшены с высоты крепостной стены; азиаты воспользовались предоставленным случаем и предприняли вылазку, чтобы поджечь две гигантские осадные башни. Сулла вынужден был задействовать солидную часть своих войск, которые должны были сражаться остаток ночи и весь следующий день. Итак, возобновился обмен снарядами между осадными и оборонительными башнями. Римляне, располагавшие более мощной артиллерией (они могли выпускать тринадцать каменных ядер одновременно), имели в этой области преимущество, которое предвещало близкую победу, потому что позволяло им мешать укреплению оборонительных сооружений.
Были готовы земляные насыпи, на которые Сулла полагал установить новую машину, начались
Подкопы были призваны придать большую эффективность ударам тарана, чтобы расшатать огромную стену. И в самом деле вскоре показалась маленькая брешь. Завязалось жестокое сражение вокруг оборонительной башни, что находилась поблизости и которую римлянам удалось вывести из строя, предав огню. И затем, подкопав и подперев деревянными стойками участок стены, прилегающий к бреши, им удалось с одного удара завалить значительную ее часть, запалив смолу и серу, по приказу Суллы, в подземном ходе вдоль подпорок.
Эффект неожиданности был полным: предназначенные для защиты стен солдаты, опасаясь стать свидетелями разрушения других участков, оказали слабое сопротивление легионерам, бросившимся на штурм. Сулла лично руководил операциями, без конца заменяя уставших солдат свежими войсками, бросая угрозы и подбадривая, возбуждая рвение у сражающихся, клянясь, что победа не за горами. Но и Архелай тоже действовал на свой страх и риск: он по мере необходимости замещал свежими войсками те, у которых появились признаки усталости; угрожал и подбадривал своих солдат, возбуждая в них пыл, обещая, что скоро будет покончено с нападающими.
В конце концов Сулла был вынужден дать сигнал закончить сражение: ему не удалось воспользоваться проходом, а штурм был слишком губительным, чтобы его продолжать. Все же он поблагодарил своих людей за мужество. После ремонта, который Архелай проводил в течение всей следующей ночи, Сулла попытался еще раз атаковать, полагая, что заделанную дыру будет легче разрушить, так как она еще свежая. Но понтийцы обеспечивали усиленную охрану, он рисковал большими потерями.
Тогда Сулла отказался взять Пирей силой. Оставалось только надеяться уморить его голодом. Если принимать во внимание выходы Архелая к морю, могла засветиться надежда на далекое будущее. Аристион же в Афинах находился в совершенно другом положении: обозы, которые ему отправлял понтийский союзник, не поступали с того времени, как Сулла усилил блокаду, соорудив укрепленные установки и ров, как для того чтобы воспрепятствовать снабжению, так и чтобы пресечь любой выход из города, зная, что голод тем сильнее, чем больше осажденных. Таким образом, оказалось, что Афины падут быстрее, чем Пирей: по сведениям, которыми он располагал, афиняне уже съели весь скот, сварили все кожаные вещи и были на последнем издыхании; уже поговаривали о многочисленных случаях людоедства. Определенное число представителей афинской аристократии очень хотели бы положить конец голгофе, ведя переговоры с Суллой, но Аристион, поддерживаемый азиатскими солдатами, которых ему направил Архелай, грубо прогнал пришедшие к нему делегации. Однако констатируя ослабление своей защиты, он кончил тем, что направил к Сулле эмиссаров. Прием был коротким: греки думали произвести впечатление на своего противника воспоминаниями о славном прошлом Афин, подробно рассказывая о подвигах Тесея, мидийских войнах. Сулла рассердился и выставил их вон, заявив, что римляне пришли не для того чтобы получать уроки истории, а подчинить непокорных.
Его разведывательная служба указала слабое место в стене, которое, вероятно, не являлось объектом особой защиты: речь шла о зоне, называемой Гептахалкон, недалеко от ворот на Пирей. Он сам отправился на местность и решил предпринять неожиданный штурм с этой стороны. Первым солдатом, который взобрался на стену и позднее заслужил венец, был некий Марк Атей. Он ожесточенно дрался, удерживая позицию, хотя и сломал свой меч о шлем защитника.
По правде говоря, римляне не встретили ожесточенного сопротивления: люди были слишком ослаблены продолжительным недоеданием, чтобы оказаться опасными и город был быстро окружен. Однако Аристион и часть гарнизона укрылись в Акрополе, где, вероятно, оставалось немного еды. 1 марта 86 года до н. э. римские солдаты проделали огромную брешь в стене, которая соединяла Святые ворота с Пирейскими, и через нее-то к полуночи Сулла вошел в Афины во главе своей армии; город был освещен факелами, их несли тысячи легионеров, звучали трубы и рог, объявляя торжественный вход победителя.
Многие афиняне покончили с собой, чтобы избежать расправы; много других были задушены римскими солдатами, которым Сулла предоставил право
Само собой разумеется, что противники никогда не упускали случая поносить один другого; есть даже свидетельства оскорблений, которые они бросали друг другу, потому что археологи обнаружили в городе Перузии и его окрестностях свинцовые снаряды от пращи, датируемые 41–40 годами до н. э., периодом, когда Октавий, будущий император Август, осаждал войска брата Луция Антония и его жены Фульвии: на некоторых из них, пущенных со стен, были выгравированы фаллос и надпись: peto Octaui culum («ищу зад Октавия»). В другом случае на снаряде также изображен фаллос, под которым: peto landicam Fulviae (что можно перевести как «ищу киску Фульвии»). К тому же по случаю войны Октавий (над которым его противники смеялись, называя женским именем, чтобы разоблачить пассивные гомосексуальные привычки) написал эпиграмму, которую полностью воспроизвел поэт-сатирик Марциал: «Под предлогом, что Антоний натягивает Глафиру, Фульвия принуждает меня также натягивать и ее. Меня? Чтобы я натягивал Фульвию? А если Маний попросит меня всадить ему в зад? Нет! Надо быть дураком. «Или ты имеешь меня, или война», — говорит она. Но член мне дороже жизни: война. Трубите сбор!»
Во время осады Афин оскорбления должны были взлетать не менее высоко, чем снаряды пращи в Перузии, и, определенно, афинянам не было никакого резона щадить Метеллу. Сохранилось воспоминание только об одном из этих поношений, и оно кажется нам совсем невинным, потому что намекает только на белый цвет кожи и веснушки: «Сулла представляет собой лишь тутовую ягоду, обсыпанную мукой». Но даже если припомнить другие злые насмешки, это вовсе не оправдывает разграбления Афин. Все гораздо проще и вразумительнее: после года ожесточенных, но безрезультатных сражений против Пирея командующий войсками ухватился за первую возможность обогатить своих солдат. И к этому нужно добавить, что Сулла очень рассчитывал на действенность примера репрессий, чтобы отсоветовать другим городам действовать, как Афины: и, с этой точки зрения, мизансцена ночного вступления в город должна была произвести впечатление, чтобы снять последние колебания в греческом стане. Но вероятно также, что греки сами несколько преувеличили размах репрессий: «Нельзя было сосчитать мертвых, число которых еще теперь определяют по обширности пространства, заполненного волнами крови. Так как помимо людей, убитых в других кварталах, пролившаяся на Агору кровь заполнила весь Керамик внутри Дипилона. Говорят даже, что кровь вытекла за дверь и затопила всю слободу».
Если и есть какие-либо резоны сомневаться, что экзекуции приняли грандиозные размеры, по мнению Плутарха, можно согласиться, что грабеж был систематическим. Как было сказано, перспективы обогащения были эффективным стимулом для солдат и Суллы, желавшего преподать грекам урок, и они использовали это, чтобы украсть кое-что из сокровищ, которые привезли в Рим.
Среди этих сокровищ находилась библиотека исключительного богатства и ценности: речь идет о собрании книг, которые сам Аристотель завещал своему ученику Феофрасту (ему он также передал свою школу), пополнившемся произведениями, принадлежавшими последнему. Однако книги были местами повреждены: когда наследники Феофраста узнали, что Атталиды стремятся собрать по всему царству имеющиеся книги, чтобы составить библиотеку Пергама, они вынуждены были закопать те, что имели неосторожность перевезти в Цепсис. Когда их раскопали, чтобы продать библиотеке Апелликона в Теосе, то обнаружили, какой вред им нанесен влагой и червями. Апелликон постарался реставрировать собрание, но он просто любил читать, а не размышлять, и то, как он заполнил пропуски, не удовлетворило требовательных перипатетиков. Сразу после смерти этого лица Сулла все захватил и разместил в Риме, где азиатский грамматик, друг Цицерона, увлеченный доктриной учителя, Тираннион, дал их первые серьезные изложения.
Самому городу грозило разрушение, о котором свидетельствует археология. Но стараниями Суллы разрушения ограничили. То ли его попросили в этом смысле вмешаться некоторые члены его штаба и представители афинской фракции, враждебные Митридату, которые нашли у него защиту, то ли потому что сам он был под влиянием греческой культуры и пожелал сохранить чарующий город греческого мира, не имеет значения: город не был разрушен, и даже если это в какой-то степени произошло (период тирании, предшествовавшей войне, уже положил начало его уничтожению), все равно он узнал в I веке н. э. новый период расцвета. Во всяком случае в то время Сулла положил конец грабежу, произнеся панегирик в честь афинян прошлого и объявив, «что он помиловал сегодняшних афинян в память их отцов, многих в память немногих и живых в память мертвых».