Сумасшедшая площадь
Шрифт:
– Тебя оставить одну?
Алена замотала головой.
– Садись – и показала на диван. И опять послышался далекий колокол.
– Значит, все-таки ты… – Алена опять замолчала.
Тишина сгустилась так, что было слышно, как стучит старый будильник на кухне. Будильник был тоже хозяйский.
– Можно тебя попросить?
– Да.
–Принеси из спальни ту статуэтку. И поставь в нее свечу.
– У меня нет свечей.
– У меня есть.
Алена пошла в прихожую, и когда я вернулся с подсвечником, она держала в руках витую золотистую свечку.
Гостиная уменьшилась
Schlaf, Kindlein, schlaf!
Der Vater h"utt die Schaf,
Die Mutter sch"uttel's B"aumelein,
Da f"allt herab ein Tr"aumelein.
Schlaf', Kindlein, schlaf'… -
– вдруг тихо, почти шепотом запела Алена. По мелодии я понял, что это колыбельная. И это была очень красивая колыбельная. Я захотел подобрать эту мелодию на гитаре, но гитара осталась в кафе. Пианино было сейчас неуместно.
И еще неуместнее оказался взрывной звук моего телефона – этот чертов «Deep Purple» с его «Королем скорости». Зазвонил телефон и у Алены. И в это же время в дверь начали колошматить кулаками…
Глава VIII
***
Звонки и стук продолжались. Но происходило что-то странное. В комнате было светло. Стучали не в дверь. Грохот раздавался с улицы – вчера я не закрыл форточку на кухне. Звонил только мой телефон – звук трубы Алены пропал. И ее не было. Я лежал на диване, укрытый одеялом из спальни. И подушка была оттуда же. Осознание реальности с трудом проникало в мозг. А телефон продолжал истошно орать. «Надо сменить мелодию звонка» – подумал я, и только сейчас потянулся за трубкой. На нем высвечивалось имя «Миха».
– Ты жива еще, моя старушка? – Миха был бодр и весел. И, кажется, немного навеселе.
– Вашими молитвами, – потянулся я, встряхнул головой, прогоняя ошметки утреннего кошмара.
– Есть планы на день?
– Есть.
Планов у меня не было. Но я понял, что Мишка будет меня куда-нибудь усиленно тащить. И решил сразу пресечь все попытки. Идти никуда не хотелось.
– Серьезные?
– Достаточно.
– Лямур?
– Не исключено.
– Жаль. Может, передумаешь? Жена тут пирог печет. Пригласила в гости свою подругу. Тетка классная. Работает в банке. Одинокая. Детей нет, – рубил мишка фразы, словно зачитывал военное донесение.
– А ты в роли свахи?
– Да иди ты! Не, ну, правда, что ты там киснешь один? Приходи, познакомишься. Вдруг срастется?
– Миха. Уже срослось. Спасибо тебе за заботу. Но у меня все нормально.
– Не с Аленой, случайно, срослось?
Я молчал.
– Федорович вчера ее лично в такси посадил. Что-то пасти ее начал сильно. Не из-за тебя ли? Ко мне докопался – почему она с нами сидела за столиком, и не ты ли ее пригласил. Вообще-то он синеватый был. Но ты смотри, осторожнее.
– Миха. Алена тут вообще не причем.
– Ирка, что ли вернулась?
– Что-то вроде.
– Ну-ну. Темнила. Ну, давай. До завтра.
– Давай.
Грохот во дворе продолжался. Оказывается, три бомжа яростно расчленяли выброшенную к мусорным контейнерам старую электроплиту. Они обступили ее, как насильники
Я не хотел думать о вчерашнем. Нет, это не казалось мне сном – Алена действительно была у меня. Скорее всего, я просто вырубился от ее колыбельной. Меня также вырубили: весь этот длинный нелепый вечер, выступление на сцене, энергия Гарика, и коньяк.
«Во сколько же она уехала?» – подумал я, и впервые решил позвонить ей. Шли гудки. Но трубку она не брала. Я не удивился. Я даже не представлял, о чем бы я с ней стал сейчас говорить.
Я выпил кофе, и, наконец, снял одежду, сидевшую на мне еще со вчерашнего вечера. Потом направился в ванну, но передумал, и решил заняться уборкой. Я любил эту простую домашнюю работу, когда тело автоматически выполняет посылаемые мозгом команды. И больше нет никаких мыслей и эмоций. Я вымыл полы, почистил сантехнику, протер мебель. И когда с тряпкой добрался до буфета, то вспомнил, что еще ни разу полностью не осмотрел его содержимое. В буфете, кроме медных стопок, и старого советского хрусталя, оказался еще фарфоровый сервиз. Все предметы были белого цвета, и несли на себе изображения фиалок. Судя по технике и стилю, это был не японский фарфор. Я взял десертную тарелочку, и перевернул ее вверх дном.
Так и есть – на тыльной стороне различались полустертые черные перекрещенные шпаги. Это был настоящий саксонский фарфор, причем сработанный еще в 18-том веке. Я знал, что начиная с века двадцатого на верхней части клейма, между кончиками шпаг ставилась точка. Такие сервизы очень ценились у коллекционеров. Я удивился – почему хозяин квартиры оставил его здесь. И решил пить кофе из старинной чашки с фиалкой.
Фарфор был покрыт слоем пыли. Я осторожно, как минер, стал выгружать посуду на стол. Потом так же медленно протер все предметы. Комплект был не полный. Сервиз был рассчитан на двенадцать персон. Мне показалось, что, как и пианино, и статуэтка-подсвечник, фарфор тоже связан с Аленой. Я еще раз набрал ее номер. Но телефон Алены оказался вообще отключен.
Полежав в ванне и послушав целительные для нервов хоралы Орландо Лассо, я все-таки собрался наружу, из квартиры, из дома. Мне надо было купить продуктов.
В павильоне, который приткнулся за углом, четверть пространства занимала веселая говорливая азербайджанка Патимат. У нас сложились приятельские отношения. Он называла меня «молодой, холостой». Я звал ее Патима, упуская конечную «т».
– Вай мэ. Молодой – холостой пришел! Что такой бледный? Вчера водка пей, земля валяйся?
Патимат великолепно говорила на русском. Но использовала такие фразы просто по веселию души.
– Было дело. Посидели на работе.
– Головушка вава?
– Не. Нормально.
Я выбрал мешочек шампиньонов, взял пару перцев – красный и желтый, пару луковиц и полкилограмма яблок.
– Молодой–холостой, жениться-то надумал?
– Нет еще. Хозяйством не обзавелся.
– Э, и не обзаведешься, пока хозяйки не будет. Это я тебе говорю! А Патимат знает, что говорит, Патимат шесть детей родила, и на ноги поставила. Смотри, упустишь время, потом будешь куковать в старости один.