Сумерки Европы
Шрифт:
Менѣе разителенъ по формѣ, но по содержанію, быть можетъ, еще болѣе знаменателенъ другой моментъ повоенной идеологіи. Германія должна возмѣстить причиненные ею убытки. Эта формула и понынѣ признается неуязвимой и, повидимому, находитъ и среди нѣмцевъ признаніе. Споры вызываетъ вопросъ о возможности, не о справедливости уплаты, объ обоснованности, а не о законности разсчетовъ.
На самомъ дѣлѣ въ этой формулѣ, пожалуй, достигаютъ наиболѣе полнаго воплощенія многія изъ уже отмѣченныхъ чертъ антантистской идеологіи.
Выставленный принципъ съ перваго взгляда кажется совершенно справедливымъ и вполнѣ обоснованнымъ: Германія причинила зло, нанесла убытокъ, она должна за убытокъ и заплатить. И дѣйствительно съ точки зрѣнія внутригосударственной, гражданственной — такъ оно и есть. Человѣкъ совершаетъ преступленіе, наноситъ убытокъ; его караютъ за преступленіе и кромѣ того заставляютъ возмѣстить ущербъ. И здѣсь союзники стали на точку зрѣнія внутригосударственнаго права, примѣняя понятіе права уголовнаго и гражданскаго.
Но для
Какъ опредѣлить наличность преступленія. Съ перваго взгляда не можетъ не быть яснымъ, что таковое по разному опредѣлится въ плоскости личной дѣятельности и отвѣтственности и въ плоскости исторической народной судьбы. Опредѣленное лицо можетъ быть виновно въ томъ, что развязало войну, но война могла быть подготовлена и вызвана дѣятельностью, судьбой другого народа. И наоборотъ ловкая дипломатія можетъ перекинуть отвѣтственность за конкретный вызовъ войны на противника, на самомъ дѣлѣ, сложной игрой, предварительно приведши къ ея неизбѣжности для него. Въ банкротствѣ торговой фирмы можетъ быть установлена виновность ея полнаго товарища; но государство не торговая фирма и самое понятіе виновности либо должно быть и вовсе отброшено, какъ понятіе индивидуально-уголовное, либо должно быть перелито въ особое понятіе исторической коллективной вины и отвѣтственности; но къ этому понятію непримѣнимы будутъ категоріи уголовнаго и гражданскаго права. Оно неустановимо въ порядкѣ судебныхъ доказательствъ и менѣе всего установимо признаніемъ обвиняемаго. Ибо обвиняемаго какъ отдѣльной человѣческой личности здѣсь вовсе и нѣтъ и надо не ощущать смѣшного въ трагическомъ, чтобы подпись дипломата принимать за печать поколѣній.
Пусть установлено преступленіе — кому же его вмѣнить въ порядкѣ кары и возмѣщенія. Индивидуально разсматривая преступленіе, мы приходимъ къ виновности либо рѣшившихъ войну государственныхъ факторовъ, либо фактически совершившихъ тѣ или иныя дѣянія военныхъ или гражданскихъ чиновъ; но возмѣщеніе вѣдь падаетъ на людей ни въ дѣяніи предрѣшенія войны, ни въ дѣяніяхъ ея осуществленія — неотвѣтственныхъ, или во всякомъ случаѣ независимо отъ ихъ отвѣтственности. Разсматривая преступленія въ плоскости дѣяній коллектива, государства, лишаешься возможности прилагать уголовный и гражданскій критеріи, ибо вредъ, причиненный государствамъ, и не заключается въ ущербѣ, нанесенномъ частнымъ лицамъ, и не ограничивается имъ.
Такимъ образомъ примѣненіе гражданско-уголоввной правовой идеи возмѣщенія убытковъ, нанесенныхъ преступнымъ дѣяніемъ, само по себѣ представляетъ глубочайшую необоснованность, несправедливость; вмѣстѣ съ тѣмъ она остается недостаточной въ смыслѣ международномъ. Если бы ею подлинно руководиться, то какъ несправедливымъ было бы возложить возмѣщеніе на лично не причинившихъ убытковъ, такъ — же одинаково окажется и недостаточнымъ такое возмѣщеніе. Пусть всѣ убытки будутъ возмѣщены, — развѣ этимъ дѣйствительно покроется злой вредъ, причиненный войной, развѣ этимъ будутъ возстановлены погибшія жизни, возстановлены жизни искалѣченныя и сломанныя судьбы. Но и вообще развѣ имѣетъ смыслъ въ дѣлѣ военныхъ потрясеній руководиться и ограничиваться персональной, обывательской, личной точкой зрѣнія. Война смѣстила, измѣнила, уничтожила, или установила заново цѣлые пласты соціальныхъ и государственныхъ отношеній; измѣнились численныя соотношенія населенія, измѣнились хозяйственныя — внутригосударственныя или международныя — отношенія, подорваны одни отрасли, или налажены другія; разорвана непрерывность культурной жизни — нанесены раны не только поэтамъ, ученымъ или техникамъ, но поэзіи, наукѣ и техникѣ, или можетъ быть вызваны въ нихъ и новыя устремленія. Государство и народъ потерпѣли въ своемъ личномъ и духовномъ субстратѣ невозстановимыя измѣненія и потери, но можетъ быть испытали — въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ и творческіе толчки и пробужденія. Произошли глубинныя претворенія не только въ личной жизни, но и въ жизни коллектива. Въ особенности въ результатѣ подобной грандіозной войны произошли измѣненія историческаго вѣкового масштаба. Народы въ ея результатѣ могутъ склониться къ упадку, который быть можетъ проявится лишь черезъ десятилѣтія, могутъ быть поставлены подъ угрозу глубокихъ испытаній; подъ вопросъ, подъ ударъ, поставлены не только современность — или даже уже говоря — современники, не только будущее народа, подъ ударъ, подъ вопросъ поставлено его прошлое, наслѣдіе и достиженія поколѣній, работа и вліяніе вѣковъ. Посколько совершено преступленіе, оно совершено по отношенію къ народу въ его прошлыхъ и будущихъ поколѣніяхъ, культурѣ въ ея развитіи, государству въ его судьбѣ. И какъ поразительно не соотвѣтствуетъ этой виновности и этому преступленію — подсчетъ разрушенныхъ зданій, сломанныхъ стеколъ и даже утерянной работоспособности. Какой поразительной мелочностью добраго домохозяина вѣетъ отъ этого неисторическаго, негосударственнаго отношенія. Я вовсе не хочу этимъ
Но какъ увидимъ ниже, эта поправка, не устраняя противоестественности, только ее усугубляетъ.
И пусть не говорятъ, что ущербъ историко-государственный неоцѣнимъ и потому не можетъ быть возложенъ на виновнаго — на побѣжденнаго; убытки же гражданскоправные могутъ быть подсчитаны и возложены на него. Конечно, такъ, какъ подытоживаются личные убытки, такъ историческій ущербъ подсчитанъ быть не можетъ, и не можетъ быть покрыто государственное умаленіе, какъ возмѣщаются частные убытки; но это только снова обнаруживаетъ основную противоисторичность и противогосударственность той уголовно-гражданской исходной точки, на которую стала Антанта въ построеніи мира. На такой почвѣ невозможно ни установить виновности, ни искать удовлетворенія. Но это не значитъ, что надо удовольствоваться тѣмъ, что возможно на такой почвѣ возмѣстить, это значитъ, что надо съ нея сойти. Или вѣрнѣе сказать — что не надо было на нее вступить, ибо до сихъ поръ едва ли когда либо на ней стояли заключающія миръ государства.
Надо съ нея сойти, — ибо дѣйствительно оставаться на ней невозможно; оставаться на ней значило бы отречься отъ государственности и исторіи во имя частнаго интереса. Антанта не могла съ нея не сойти, но она не могла и покинуть ея почву, ибо это была почва ею признанная и закрѣпленная. Другими словами надо было сойти не сходя, надо было снова прибѣгнуть къ прикровенному совмѣщенію несовмѣстимаго, контрабандному провозу подъ разъ выкинутымъ флагомъ посторонняго добра, опять и опять къ лицемѣрію. Надо было вернуться на исконную международногосударственную почву, оставаясь въ предѣлахъ будто идеальной уголовно-гражданской. Отсюда проистекли всѣ неизбѣжныя послѣдствія: съ одной стороны поддерживалась мотивировка уголовно-гражданская и проводилась соотвѣтствующая политика, съ другой стороны, фактически проводилась и обычная, исконная политика международно государственнаго насилія; съ третьей стороны все это происходило — и иначе и не могло происходить, какъ — путемъ самообмана и искаженія. Этотъ послѣдній моментъ моральнаго разложенія привносился такимъ образомъ въ современность въ дополненіе и развитіе той культуры обольщенія и лжи, которыя восторжествовали въ годы войны, отравляя самые источники европейской душевности. Но помимо этого получалось то, что ликвидація войны происходила подъ одновременнымъ воздѣйствіемъ двоякихъ идей, какъ явныхъ уголовно-гражданско-правныхъ, такъ и прикровенныхъ международно-государственныхъ; дру-гими словами, что побѣжденныхъ били въ два кнута, что давленіе, угнетеніе и разореніе стало вестись сразу по двумъ принципамъ, и по новому и по старому, и по гражданскому и по государственному.
Именно къ этого рода явленіямъ приходится отнести и то, что возмѣщеніе ущерба, нанесеннаго мирному населенію, обогатилось формулой вознагражденія и пострадавшихъ военно-служащихъ; что къ возмѣщенію ущерба присоединилось отторженіе территорій, долгосрочная оккупація земель, отнятіе флота и колоній — словомъ вся та система мѣръ, свидѣтелями которыхъ мы являемся и которыя въ своей совокупности и послѣдствіяхъ ведутъ все къ тому же, къ разрушенію и разгрому въ первую голову побѣжденныхъ, но косвенно всей Европы.
Дѣло впрочемъ не только въ томъ, что репрессія вмѣсто того, чтобы быть, какъ въ былые вѣка, военно-государственной — стала двойной и военной, и гражданской. Дѣло еще въ томъ, что въ каждой области она стала сугубо разрушительной, именно потому, что оказалась не явной, подлинно преслѣдующей нескрываемую цѣль, а обходной, прикровенной; что своей цѣли и своего смысла не могла выявить и, прикрываясь чужимъ флагомъ, осуществляла ее ощупью безъ сознательныхъ и провѣримыхъ критеріевъ. Репрессія не только стала двойной, но вдобавокъ каждая оказалась разросшейся. И такъ какъ къ тому же въ этомъ разрастаніи каждая оставалась неосуществляющейся, то и получилось такое необычайное положеніе, что при возрастающемъ давленіи на побѣжденнаго, побѣдитель все же не только продолжалъ себя чувствовать неудовлетвореннымъ и неудовлетворяемымъ, но и въ дѣйствительности оставался таковымъ. Другими словами, — что увеличеніе давленія на побѣжденнаго, сопровождалось уменьшеніемъ удовлетворенія для побѣдителя. И потому было бы совершенно неправильнымъ сказать, что не все ли равно подъ какимъ флагомъ происходитъ расплата: побѣдитель искони налагалъ на побѣжденнаго свой законъ, этотъ законъ мягкимъ не бывалъ никогда, а въ какой идейной обстановкѣ онъ преподносился, это де уже не вопросъ существа, а скорѣе вопросъ слова. Это не такъ потому, что мы здѣсь имѣемъ не простое словесное прикрытіе опредѣленной воли побѣдителя, а его подлинную духовность, не только окутывающую его волю, но ее опредѣляющую; и воля и оказалась такъ опредѣленной, на такой идеѣ построенной, что и привела къ неизбѣжности скрытаго обращенія къ двойной и двоящейся системѣ репрессій и соотвѣтственно къ ихъ хаотическому сплетенію.