Сумерки Европы
Шрифт:
И все же думается, что и не производя такой, быть можетъ, и неисполнимой работы, мыслимо въ суммарной оцѣнкѣ установить и подтвердить отмѣченныя соотношенія. Чисто личныя страданія и вообще несоизмѣримы. Но разсматривая ихъ удѣльный вѣсъ въ народномъ коллективѣ, мы естественно выдѣляемъ распространенность въ немъ задѣтыхъ непосредственно личностей, и въ этомъ смыслѣ ясно, въ какой мѣрѣ Америка или Канада были задѣты безконечно меньше Европы и даже Англія меньше, чѣмъ Германія и Франція. Значеніе угрожаемости, необезпеченности существованія, риска гибели — несоизмѣримы съ другими испытаніями; ясно какъ различается въ этомъ смыслѣ субъективное самочувствіе и объективная устойчивость съ одной стороны той же Америки, Японіи, Индіи, съ другой — Англіи, защищенной флотомъ, Германіи, защищенной своимъ войскомъ, стоящимъ на чужой территоріи, Россіи въ основномъ защищенной своими пространствами; и съ третьей стороны — Франціи, столица которой находилась подъ непосредственнымъ ударомъ, а промышленные районы которой были захвачены. И тоже относится къ хозяйственному аппарату, работавшему въ полной обезпеченности за океанами и надорванному во Франціи. Правда, Германія переживала бѣдствія незнакомыя ея врагамъ, а именно ослабленіе ея человѣческаго субстрата благодаря блокадѣ и недоѣданію. И если этого бѣдствія уже самаго по себѣ достаточно, чтобы установить сравнительную значительность ея испытаній по отношенію ко всей Антантѣ, наибольшая часть населенія которой этихъ бѣдствій и ихъ послѣдствій и вообще не знала, то все же во Франціи этому противопоставимо
Замѣчательно, что это самое соотношеніе отражается соотвѣтственно и на духовныхъ послѣдствіяхъ войны. Страннымъ на первый взглядъ образомъ — какъ бы Франція ни была преисполнена торжества и самочувствія побѣдителя, въ ней съ этой душевностью соприсутствуетъ и психологія побѣжденнаго: озлобленіе за испытанныя и неискупленныя страданія, озлобленіе и месть. Въ своемъ родѣ, какъ это ни необычно, тяга къ реваншу скорѣе на сторонѣ Франціи, несмотря на ея побѣду чѣмъ на сторонѣ Германіи. Это отношеніе естественно мѣняется въ связи съ испытываемыми Германіей угнетеніями и униженіями послѣ военнаго времени. Политика мира способна вызвать жажду реванша и въ Германіи, — но не исходъ войны. Конечно, въ такихъ сложныхъ, тонкихъ и мало наглядныхъ вещахъ нелегко давать безспорныя утвержденія; но все же поразительной была довольно широко распространенная въ германской печати и общественномъ мнѣніи готовность возстановить и исправить содѣянное на войнѣ; и наоборотъ характерно и показательно было проявленіе неизсякаемой жажды мести и утѣсненія, продолжающихся претензій на сторонѣ Франціи. И думается, это именно и опредѣляется намѣченной структурой побѣдителей и побѣжденныхъ. Должно было этому содѣйствовать также и то, что — насыщенная длиннымъ рядомъ блистательныхъ дѣлъ доблести мирной и военной, небывалой самозащиты противъ всего міра — Германія не переживала и не имѣла основаній переживать уязвленности побѣжденнаго. Не было у нея, не могло быть сознанія своей дефектности, своей Minderwertigkeit, своей внутренней морально-культурной и духовно-организаціонной несостоятельности, — того сознанія, которое больше всѣхъ внѣшнихъ паденій гложетъ и подавляетъ побѣжденнаго и наполняетъ его стремленіемъ къ реваншу, какъ способу себя объективно неоспоримо реабилитировать, возстановивъ уваженіе и самоуваженіе. Наоборотъ, сознаніе исключительности осуществленнаго не могло въ общемъ не поддерживать духа побѣжденныхъ и во всякомъ случаѣ, дѣлать для нихъ излишней жажду реабилитаціи. Отчаянія отъ напраснаго израсходованія неимовѣрныхъ усилій и невозстановимыхъ цѣнностей не могло не быть; но это ощущеніе своимъ остріемъ направляется скорѣе на себя, а никакъ не на врага. Передъ врагомъ Германіи не приходилось стыдиться, не было основанія для моральной ущемленности, а потому нѣтъ у нея моральныхъ основаній и для реванша. Да къ тому же и реваншъ долженъ бы быть направленъ на врага совокупнаго, на Антанту; но она состоитъ изъ столь разнородныхъ элементовъ и въ нѣкоторыхъ изъ нихъ Германія настолько нуждается для своего возстановленія, и судьба нѣкоторыхъ настолько случайно сплелась съ великой войной, что предуготавливать реваншъ совокупно противъ нихъ было бы ни съ чѣмъ несообразно; между тѣмъ отмщеніе одной какой либо странѣ потеряло бы характеръ реванша и могло бы быть вызвано лишь требованіями политики — новыми выгодами будущаго, а не чувствами прошлаго. И въ противоположность этому — ощущеніе и проповѣдь отмщенія, уничиженія давала яркую ноту въ проявленіяхъ французскаго сознанія; и при томъ не отмщенія за прошлое, за семидесятый годъ — эта полоса была покрыта новой побѣдой и ея послѣдствіями; — отомщенія за послѣднюю великую войну. Идея и чувство продолжающагося реванша какъ бы не прекращали господствовать и послѣ побѣды; побѣда и ея результатъ не насытили, а какъ бы обострили это чувство и эту задачу. Германская коалиція разбита, подавлена ц разъята; всецѣло неограниченное торжество у Антанты — и все же часть этой Антанты (Франція) по отношенію къ части германской коалиціи (Германіи) чувствуетъ себя не насыщенной, не отмщенной, а наоборотъ еще пуще задѣтой и обездоленной. И слышатся жалобы и обвиненія, что побѣжденному легче, чѣмъ побѣдителю, что побѣжденный меньше потерялъ, чѣмъ побѣдитель, что побѣжденному угрожаютъ меньшія хозяйственныя и финансовыя затрудненія, чѣмъ побѣдителю. Въ такой формѣ это, конечно, невѣрно; ибо побѣдителю подлинному (т. е. міровой коалиціи) безконечно лучше, чѣмъ побѣжденному подлинному (т. е. германской коалиціи). Но это могло быть частично вѣрнымъ при сравненіи одного изъ элементовъ побѣдившей коалиціи съ однимъ изъ элементовъ коалиціи побѣжденной — Франціи съ Германіей. Снова мы возвращаемся въ новой плоскости къ тому же отношенію: Побѣдитель въ Европѣ остался слабѣе побѣжденнаго; этотъ европейскій побѣдитель и на войнѣ былъ слабѣе побѣжденнаго и потому страдалъ больше него, претерпѣвалъ отъ него бѣдствія больше, чѣмъ ему наносилъ, сохранилъ къ нему чувства озлобленія побѣждаемаго и чувства реванша потерпѣвшаго. Не то, конечно, чтобы Франція изъ войны могла вынести ощущеніе своей моральной или соціальной неполноцѣнности. Наоборотъ, она могла бы быть всецѣло удовлетворена содѣяннымъ ею; ущемленныя чувства пораженія 1870 года покрыты и стерты; умѣніе, напряженіе, героизмъ были на уровнѣ задачи, — и тѣмъ не менѣе переживанія субъективныя и претерпѣванія объективныя были и остались въ порядкѣ побѣжденности. Побѣдитель остался слабѣе побѣж-деннаго и къ ощущеніямъ торжества побѣды своеобразно примѣшиваются претерпѣванія пораженія.
Таково своеобразное положеніе Франціи въ результатѣ великой войны, положеніе, приводящее къ послѣдствіямъ рѣшающаго для Европы значенія.
Побѣдитель слабѣе побѣжденнаго, пострадалъ больше него. Таково парадоксальное положеніе, получившееся въ итогѣ того, что боролись коалиціи, а остались въ Европѣ лицомъ къ лицу лишь отдѣльные ея члены.
Если страна побѣждаетъ страну, то она естественно и въ процессѣ и въ послѣдствіяхъ борьбы противопоставляетъ себя ей цѣликомъ. Если какая либо провинція побѣдившей страны почему либо особенно пострадала, то не бываетъ такъ, что бы сперва побѣдитель подводилъ итогъ своей побѣдѣ, а потомъ предоставлялъ своей пострадавшей провинціи особо скомпенсировать себя за счетъ побѣжденнаго. Побѣдитель подводитъ въ свою пользу общій итогъ и затѣмъ уже во внутреннемъ процессѣ своей государственной жизни компенсируетъ болѣе пострадавшихъ своихъ согражданъ за счетъ менѣе пострадавшихъ, или за счетъ извлекшихъ пользу — на почвѣ общей совокупности своего военнаго выигрыша; ото уже вопросъ внутренняго уравновѣшенія и распредѣленія.
Бываетъ, разумѣется, и такъ, что такого внутренняго уравновѣшенія вовсе и не происходитъ; въ частности оно вѣдь и не можетъ происходить по отношенію къ смертямъ и ущербамъ невознаградимымъ. Какъ бы то ни было, таковыя относятся къ неизбѣжнымъ бѣдствіямъ, несправедливостямъ, паденіямъ всякой, даже и побѣдоносной войны, и воспринимаются въ синтезѣ ея послѣдствій, а отнюдь не сопоставляются порознь съ общимъ состояніемъ врага. Напримѣръ, семьи, потерявшія всѣхъ своихъ сыновей, несопоставимы же отдѣльно со всѣмъ побѣжденнымъ народомъ, большая часть молодежи котораго все же осталась въ живыхъ. Врагу противопоставляется побѣдившій народъ, цѣликомъ взятый съ его потерями и пріобрѣтеніями, а не отдѣльная группа или часть его, хотя бы и понесшая не вознаградимый, или невознагражденный ущербъ.
Такъ было — отвлеченно говоря — справедливо и цѣлесообразно
Само собой понятно, что подобное представленіе я намѣчаю не реально, а лишь какъ звено разсужденія; само собой понятно, что было бы ни съ чѣмъ несообразнымъ ожидать, чтобы какая либо страна добровольно отказалась отъ пріобрѣтенныхъ ею благъ въ пользу другой. Америка могла содѣйствовать Франціи, но никакъ не стала бы отказываться въ ея пользу отъ части пріобрѣтенныхъ на войнѣ — частью и за счетъ Франціи — прибылей и благъ. Но эти прибыли и блага вѣдь входятъ въ составъ потерь Франціи; если бы коалиція составляла единое государство — эти потери въ государственномъ смыслѣ и вообще не были бы потерями и не требовали бы компенсаціи отъ врага. Они не потери побѣдителей — коалиціи, а только Франціи — члена коалиціи; такимъ образомъ Германіи какъ бы приходится отвѣчать не только за причиненное ею, но и за вызванное войной передвиженіе благъ въ средѣ коалиціи, отвѣчать за обогащеніе Америки за счетъ Франціи. Такъ коалиціонно военное единство независимыхъ и по разному пострадавшихъ державъ, не приводя къ взаимной внутренней компенсаціи, возлагаетъ на побѣжденную страну отвѣтственность не только за суммарный ущербъ побѣдителя, а помимо него еще и за тотъ дифференціальный ущербъ наиболѣе пострадавшей части коалиціи, который является прибылью другой части и который во всякомъ случаѣ не показателенъ для общаго ущерба побѣдителя.
Аналогичное относится и къ безопасности. Для побѣдителя, цѣликомъ взятаго, разбитая германская коалиція всецѣло перестала быть сколько нибудь опасной. Но цѣликомъ взятаго побѣдителя и не осталось по заключеніи мира; остались раз-дѣльныя государства съ самостоятельной судьбой. И для одной изъ этихъ самостоятельныхъ частей бывшаго единства оставшійся врагъ можетъ оставаться или вновь стать опаснымъ.
Въ этомъ необычномъ положеніи Франція первоначально сдѣлала попытку все еще опереться на коалиціонное единство. Какъ пострадавшая, она повидимому искала освобожденія отъ своего внутри-коалиціоннаго долга, что облегчило бы ея финансовое положеніе; какъ слабѣйшая передъ врагомъ, она искала заключенія оборонительнаго союза съ Англіей и Америкой, что сняло бы съ нея опасенія передъ вчерашнимъ побѣжденнымъ. Попытки остались въ то время безплодными. Можно проповѣдывать миръ всего міра, объединеніе народовъ и торжество справедливости, но это — вообще; конкретно же долгъ есть долгъ, который подлежитъ уплатѣ, прибыль, уже полученная, есть собственность новаго собственника, а судьба государствъ налагаетъ тяжелую отвѣтственность на ихъ руководителей, которую они ни за что не отяготятъ обузой, связанной съ воспоминаніями прошлаго, но отнюдь не съ интересами будущаго. Воевали совмѣстно, но окончательные разсчеты производятся раздѣльно; воевали вчера въ такомъ сочетаніи, но завтра придется, быть можетъ, воевать уже въ другомъ. И ясно, что союзы будутъ заключаться сообразно назрѣвающему сочетанію завтрашняго дня, а не исчерпанному сочетанію вчерашняго. Было бы странно въ подобномъ случаѣ говорить о такихъ вещахъ, какъ неблагодарность и несправедливость. Союзы и международныя обязательства связываютъ не государственныхъ дѣятелей, ихъ заключающихъ, а народы; и не только данное поколѣніе народовъ, а и его будущее; ставятъ подъ вопросъ всю его судьбу, а слѣдовательно существованіе и культуру, жизнь грядущихъ поколѣній и достиженія прошлыхъ. И было бы ни съ чѣмъ несообразнымъ, если бы изъ какихъ бы то ни было соображеній товарищества въ какую нибудь — хотя бы и величайшую — войну государство и народъ пошли по пути, отклоняющему ихъ отъ линіи ихъ самозащиты и расцвѣта. Иными словами, Франціи нужно то, чего просто нѣтъ въ природѣ вещей и государствъ — нужно сохраненіе того государственно-подобнаго единства, которое сложилось примѣнительно къ неповторимому сочетанію условій и внѣ ихъ немыслимо и безсодержательно.
Къ тому же, если бы даже союзъ, желанный для Франціи, и былъ заключенъ, это не многое — или во всякомъ случаѣ не надолго — измѣнило бы въ ея положеніи. Ибо союзъ не только не вѣченъ, но въ историческомъ масштабѣ и не слишкомъ долговремененъ. На нѣсколько лѣтъ былъ бы союзъ, а тѣмъ временемъ интересы народовъ продолжали бы двигаться по своимъ самостоятельнымъ путямъ, и союзъ ослабѣвалъ бы и выцвѣталъ, грозя снова оставить Францію въ томъ же положеніи одиночества.
Вдобавокъ подобный союзъ и не могъ бы разрѣшить для Франціи ея исторической проблемы, ибо весьма скоро онъ проявилъ бы скрытую въ немъ неравноправность сторонъ. Не будемъ говорить объ Америкѣ, которая въ немъ и вовсе не нуждается; но не нуждается въ немъ и Англія, — а между тѣмъ для Франціи онъ сталъ бы основной исторической гарантіей. При такой неравномѣрной заинтересованности сторонъ ясны послѣдствія сближенія: наиболѣе нуждающаяся въ немъ страна будетъ готова на все, лишь бы его сохранить; менѣе дорожащія имъ — и менѣе уступчивы. Результатомъ было бы то, что Франція стала бы англо-американскимъ вассаломъ, своего рода англо-американскимъ pied-k-terre на европейскомъ континентѣ. Гордая и блистательная страна, руководившая общими усиліями войны и испытавшая ея наибольшія бѣдствія, оказалась бы вассаломъ своихъ болѣе счастливыхъ — болѣе могучихъ и лучше расположенныхъ союзниковъ. Собственно именно таковой и сложилась для Франціи альтернатива въ результатѣ войны — стать вассаломъ англо-американскимъ, или остаться побѣдителемъ, слабѣйшимъ побѣжденнаго. Это послѣдствіе съ неизбѣжностью вытекало изъ того непредусмотрѣннаго руководителями французскаго государства положенія, что Франція всѣмъ своимъ бытіемъ гораздо тѣснѣе связана съ Европой, чѣмъ съ заморскими державами. Исторія послѣвоенныхъ годовъ и являетъ колебанія Франціи между этими двумя возможностями. Сознаніе своей побѣдоносной слабости заставляетъ ее добиваться союза (какъ и отпущенія долга); предвкушеніе вассальной зависимости заставляетъ союза пугаться. Ибо союзъ мыслимъ уже не въ плоскости тѣхъ соотношеній, въ которыхъ застала война европейскія государства и даже не въ тѣхъ, въ которыхъ война ихъ оставила, а въ плоскости заново сложившихся зависимостей и ожидаемыхъ въ будущемъ событій; и потому онъ потребовалъ бы новаго приспособленія ослабѣвшей Франціи къ усилившейся Англіи. Новый договоръ обезпечилъ бы не прежнюю Францію на ея прежнемъ уровнѣ, а закрѣпилъ бы ея новый уровень, т. е. одновременно могъ бы дать и обезпеченіе, но и утвержденіе упадка. Въ этомъ и кроется объясненіе того, что именно Франція, по окончаніи войны поставившая вопросъ о гарантирующемъ ее союзѣ, въ 1922 году затруднила и, пожалуй, сорвала намѣчавшееся соглашеніе съ Англіей. И при томъ сорвала его нисколько не успокоенная за свою будущую судьбу и нисколько не отказавшись отъ притязаній къ своимъ бывшимъ союзникамъ.
Возможно, что въ какой либо новой коньюнктурѣ, какой либо договоръ еще будетъ заключенъ и долги частично или цѣликомъ-отпущены; хотя второе и будетъ чрезвычайно существенно, но въ общемъ положеніе уже не измѣнится: во первыхъ, уже протекли годы, въ которыхъ опредѣлилась политика Франціи, предопредѣливъ многое въ будущемъ, во вторыхъ, это измѣненіе будетъ уже не тѣмъ, чѣмъ было бы при заключеніи мира — не способомъ ликвидаціи войны, а въ новой обстановкѣ и чѣмъ то новымъ, — учетомъ промышленныхъ и финансовыхъ интересовъ времени своего заключенія. И наконецъ, въ третьихъ, и это важнѣе всего, какъ бы дальше ни развернулись событія, все же выходъ изъ альтернативы остаться слабѣе своего побѣжденнаго врага, или вассаломъ своихъ союзниковъ — для нея едва-ли еще сохранился.