Сумерки жизни
Шрифт:
Ради твоего покоя я успокоюсь сам.
Внутренне вечный юноша, стал стариком.
Юноша, которого, ради твоего покоя, ты заставила стать стариком.
Я приношу себя в жертву тебе и твоему недостойному желанию покоя,
и ты не можешь этого оценить.
Если бы ты знала, какова та жертва, которую я приношу, — жизнь в старческом покое — ты бы ее не приняла и устыдилась.
Я тебя передаю твоему домашнему покою.
Сейчас, когда я пишу тебе,
я знаю, что тебе будет тяжело без «бурь», хотя избежать этих бурь тебе кажется счастьем.
Благословляю твой покой и твою жажду
Что будет со мною, это все равно.
Паула, подумай об истинном безразличии всего бытия!
Живи твоей собственною жизнью, — аминь!, но если не можешь, тогда той жизнью, которую тебе навяжет другой!
Я не знаю, в какой именно октябрьский день 1907 года жестокое солнце освещало Патшеркофель, Серль и Штубанталь.
Паула спокойно отошла от края бездны своей жизни,
чтобы трогательно-добровольно служить другой жизни.
Конечно, ведь она не Элеонора Дузэ, Кл. ф. Дерп или Аделина Патти.
Она сошла с непривычных вершин моего духа и экономических невзгод и, может быть, еще иных, —
мудро, с достоинством, с благородной справедливостью, вниз, к «порядку»; может быть, даже вверх.
Мой «monumentum aere peraennius» это то, что она меня не сможет забыть, как забывала до сих пор других!
Если же он когда-нибудь, —
мы ведь все только грешные люди, —
захочет погасить в ней
воспоминание обо мне,
в быстро преходящую минуту мужского недовольства; —
он будет все же первым, кто скажет сам себе: —
«сохрани, ради бога, свою святыню,
самое прекрасное в ней ее мечты о поэте!
Не надо их гасить»!
Я же говорю: «Тот октябрьский день, я не помню какой, светил холодным, солнечным великолепием над белым, круглым Патшеркофель, над покатым Серль и над далеко простиравшимся Штубанталь.
Благословляю тебя, Паула!
ПОГИБНУТЬ.
Погибнуть от сознания, что все ничтожно и лишено значения!
Вкусить всю ничтожность бытия, пока не почувствуешь, что оно ничто.
Возьмем любой пример.
Она в восхищении от твоей, так называемой «жизненной библии»; желает от всей души увидеть твое «гнездо».
«Оно выдержано в синем, коричневом, зеленом тонах; оно свидетельствует о твоем, П. А., — вкусе».
«Таким я видела его в мечтах», — грезит она!
И все же от всего этого она не имеет для себя ничего. Пока он ей не скажет: «Моя комнатка только теперь совершенна, благодаря вам»,
это дает ей секунду мимолетного удовлетворения, или, скажем вернее и лучше:
это гонит прочь разочарование.
Гете никогда, ничто не разочаровывало,
потому что жизнь приносила ему многое, сокровища или ненужный хлам,
но разочарованным он не был никогда,
потому что—либо он мог создать что-нибудь значительное для других,
либо он не мог это сделать!
Он творил то, что талант и случай ему в милости своей даровали.
Одна девушка мне сказала:
— По вашим книгам я создала совсем иное представление о вас.
— Это ваша вина, сударыня, а не моя и не моих книг!
Разочарование,
самое
ПОСВЯЩЕНИЕ.
А. Пт., семнадцати лет.
5/11 1917.
Кто покидает меня, тот покидает самого себя. Ибо видите ли, хотя мне оказывают очень часто честь, принимая меня за поэта
(почтенные титулы, для более или менее еще непонятых или еще непонятных миров),
я все же, слава богу, — не что иное.
как ваши собственные, почему-то в вас самих запертые, загроможденные лучшие чувства и мысли. Кто разыскивает меня серьезно,
тот ищет только свое собственное, более правдивое, более простое, не лгущее, для него, следовательно, необходимое я.
У других он находит лишь подмененное, удобно приспособленное.
Почему?!
Потому я остаюсь всегда покинутым и одиноким,
когда души убегают от меня в мир со своей скудной добычей.
Это для тебя, кудрявая блондинка, А. П.!
Иди же, пока я не сказал тебе: иди!
Ибо только тогда ты идешь к святой вершине твоего тяжелого пути.
Написано для странницы высоких гор, идущей без проводника! Аминь!
ЖИТЕЙСКИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ.
Каждый человек, как бы он ни был скромно-ничтожен, даже если он себя чувствует ничтожнее нуля в этой жизни,
хочет все же что-нибудь представлять и означать в жизни. Больше того, что он есть, к сожалению, хотя он этого и не может.
Он никогда не отказывается от своего значения, которое каким-нибудь путем все же когда-нибудь, возможно, проявится.
Учительский тон есть признак мании величия, афоризмы тоже. Это создает, прежде всего, «противоречие», а противоречие убивает время; «убить время», например, игрой на бильярде, или в шахматы, для многих очень важно, потому что мало у кого есть достаточно ума и души, чтобы спокойно и терпеливо смотреть, как время проходит перед ним!