Сумма теологии. Том VII

Аквинский Фома

Затем, любовь к себе может относиться к возвышенной любви трояко. Во-первых, как противоречащая любви к горнему, а именно когда целью человека является [непосредственно] любовь к собственному благу. Во-вторых, как часть любви к горнему, а именно когда человек любит себя ради Бога и в Боге. В-третьих, как отличная от нее, однако не противоречащая, а именно когда человек любит себя со стороны собственного блага, но при этом не рассматривает его как свою цель, что подобно тому, как можно любить своего ближнего некоей особой любовью, отличной от утвержденной на Боге возвышенной любви, например, когда мы любим его за оказываемые им услуги, или в силу кровного родства, или по какой-либо иной человеческой причине, которая, однако, вполне совестима с любовью к горнему

Соответственно

этому страх перед наказанием в одном случае является частью любви к горнему поскольку отделение от Бога – это наказание, которого чрезвычайно страшится любовь, и это суть целомудренный страх. В другом случае он противоречит любви к горнему, а именно когда человек страшится того наказания, которое противоположно его природному благу как то главное зло, которое противостоит любимому им как цель благу, и такой страх перед наказанием несовместим с любовью к горнему В ещё одном случае страх перед наказанием субстанциально отличен от целомудренного страха, поскольку человек боится наказуемого зла не потому, что оно отделяет его от Бога, а потому, что оно пагубно для его собственного блага. Однако при этом он не полагает это благо своею целью, и потому не страшится этого зла как главного для себя зла. Такой страх перед наказанием совместим с любовью к горнему но рабским его можно назвать только в том случае, когда, как было разъяснено выше (4), наказания страшатся как главного зла. Следовательно, тот страх, который является рабским, с приходом любви к горнему устраняется, но субстанция рабского страха с приходом этой любви может сохраниться, что подобно тому, как с ее приходом может сохраниться и любовь к себе.

Ответ на возражение 1. Августин говорит о том страхе, который является сугубо рабским, и о нем же идет речь и в двух других возражениях.

Раздел 7. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ СТРАХ НАЧАЛОМ МУДРОСТИ?

С седьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что страх не является началом мудрости. В самом деле, начало вещи является ее частью. Но страх не является частью мудрости, поскольку страх находится в желающей способности, в то время как мудрость находится в уме. Следовательно, похоже, что страх не является началом мудрости.

Возражение 2. Далее, ничто не является началом самого себя. Но, согласно сказанному [в Писании], «страх Господень есть истинная премудрость» (Иов. 28:28). Следовательно, похоже, что страх Господень не является началом мудрости.

Возражение 3. Далее, ничто не предшествует началу. Но нечто предшествует страху, поскольку ему предшествует вера. Следовательно, похоже, что страх не является началом мудрости.

Этому противоречит сказанное [в Писании]: «Начало мудрости – страх Господень» (Пс. 110:10).

Отвечаю: нечто может быть названо началом мудрости двояко, а именно постольку, поскольку оно является началом мудрости, во-первых, со стороны ее сущности; во-вторых, со стороны ее следствия. Так, началом искусства со стороны его сущности являются те начала, из которых проистекает искусство, тогда как началом искусства со стороны его следствия является то, с чего начинается его деятельность; например, можно сказать, что началом строительного искусства является фундамент, поскольку строитель начинает свою работу с закладки фундамента.

Затем, коль скоро мудрость является знанием божественного, о чем речь у нас впереди (45, 1), то мы рассматриваем ее в одном отношении, а философы – в другом. В самом деле, очевидно, что наша жизнь определена к наслаждению Богом и направляется к этому благодаря причастности божественной Природе, которая даруется нам посредством благодати. Поэтому мудрость, по нашему разумению, есть не только знание о Боге, о чем говорят и философы, но также и руководство человеческой жизни, поскольку, как указывает Августин, она направляется не только человеческим, но и божественным законом [187] .

Таким образом, начало мудрости со стороны ее сущности заключается в первых началах мудрости, то есть в догматах веры, и в этом смысле о вере говорят как о начале мудрости. А вот в том, что касается следствия, началом мудрости является то, с чего начинает действовать мудрость, и в этом смысле началом мудрости является страх, притом одним образом – это рабский страх, а иным – сыновний. Действительно, рабский страх есть своего рода начало расположения человека к мудрости извне, поскольку тот воздерживается от греха из страха перед наказанием, и таким образом оформляется следствие мудрости, согласно сказанному [в Писании]: «Страх Господень отгоняет грехи» (Сир. 1:21). С другой стороны, целомудренный, или сыновний, страх есть начало мудрости в качестве первого следствия мудрости. В самом деле, коль скоро мудрости надлежит сообразовывать человеческую жизнь с нормами божественного закона, то для того, чтобы положить этому начало, человеку надлежит в первую очередь убояться Бога и подчинить себя Ему, в результате чего он во всем будет руководствоваться Богом.

187

De Trin. XII, 14.

Ответ на возражение 1. Этот аргумент доказывает, что страх не является началом мудрости со стороны сущности мудрости.

Ответ на возражение 2. Страх Господень сопоставим со всей человеческой жизнью, которая руководствуется премудростью Божией, как корень с деревом, по каковой причине [в Писании] сказано: «Корень премудрости – бояться Господа, а ветви ее – долгоденствие» (Сир. 1:20). Следовательно, коль скоро, по общему мнению, корень виртуально есть дерево, то о страхе Господнем говорят как о мудрости.

Ответ на возражение 3. Как уже было сказано, вера является началом мудрости в одном отношении, а страх – в другом. Поэтому страх Господень – это начало любви, а начало веры – утверждение в ней.

Раздел 8. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ СУБСТАНЦИАЛЬНОЕ РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ИЗНАЧАЛЬНЫМ И СЫНОВНИМ СТРАХОМ?

С восьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что изначальный страх субстанциально отличен от страха сыновнего. В самом деле, сыновний страх обусловливается любовью. Но изначальный страх – это начало любви, согласно сказанному [в Писании]: «Страх Господень – это начало любви» [188] (Сир. 1:13). Следовательно, изначальный страх отличен от страха сыновнего.

188

В каноническом переводе: «Страх Господень… поставляет на путях любви».

Возражение 2. Далее, изначальным страхом боятся наказания, которое является объектом рабского страха, так что, похоже, изначальный и рабский страх суть одно и то же. Но рабский страх отличается от сыновнего страха. Следовательно, изначальный страх тоже субстанциально отличается от сыновнего страха.

Возражение 3. Далее, среднее отличается от обоих пределов в одном и том же отношении. Но изначальный страх является средним между рабским и сыновним страхом. Следовательно, он отличается и от сыновнего, и от рабского страха.

Этому противоречит следующее: совершенное и несовершенное не отличаются со стороны субстанции вещи. Но изначальный и сыновний страх, как говорит Августин, отличаются в том, что касается несовершенства и совершенства любви. Следовательно, изначальный страх субстанциально не отличается от сыновнего страха.

Отвечаю: изначальный страх называется так потому, что он суть начало. А поскольку рабский страх, как и страх сыновний, является в некотором смысле началом мудрости, то каждый из них по-своему изначален.