Сундук с серебром
Шрифт:
— Убирайся! — внезапно разъярилась Анка, сжимая кулаки. — Ступай вон, негодяй! — прошипела она, понизив голос. — Видеть тебя больше не хочу. — Она раскаивалась, что выдала себя Йохану; в каждой черточке его лица — наглая насмешка, он будто хочет сказать: ты ничем не лучше меня, ты еще хуже. — Убирайся, откуда пришел! Чтобы я тебя никогда не видела.
Она замолчала, шатаясь, подошла к кровати и легла лицом к стене, дыша взволнованно и часто.
Йохан молча шагал по комнате. Он старался сохранить серьезный вид, с трудом сдерживая загадочную усмешку, упрямо набегавшую на его губы. Наконец он остановился перед Анкой.
— Где у
Жена не смогла ответить — у нее вдруг перехватило горло. Йохан сел на скамью, тихонько насвистывая какой-то мотив. Так они не тронулись с места до вечера.
Анка провела эту ночь точно в лихорадке. Легла, не поужинав, не зажигая огня, и сразу же очутилась в аду. Ее трясло от тайного ужаса, ангел и дьявол боролись в ее душе. Ей чудилось, будто она ступила на бревно, перекинутое через пропасть, и уже не может и не смеет повернуть назад. Муж, на которого она за весь вечер ни разу не взглянула и которому не сказала ни слова, босиком расхаживал по горнице. Анка укрылась с головой одеялом, чтобы не слышать его шагов.
Это не помогло. Непонятные, таинственные, глухие шорохи доходили до нее. Она начала молиться. О боге она при этом не думала. Молитвенным шепотом ей хотелось заглушить все звуки, доносившиеся извне. И свой внутренний голос тоже. Она жалела, что не выпила водки, не напилась до бесчувствия.
Прошло много времени (ей показалось — целая вечность), прежде чем муж улегся в постель. Когда он прикоснулся к ней, Анка вздрогнула и отодвинулась к стене. Странная напряженность отпустила ее, все в ней расслабло. Она лежала как мертвая, даже мысли стали сонными и тупыми. Она заснула. Но сон был неглубоким и то и дело прерывался мучительными видениями, от которых она испуганно вздрагивала и пробуждалась. По-настоящему она проснулась, когда на дворе уже совсем рассвело.
Анка была так измучена, будто всю ночь таскала тяжести. Поспешно встав и одевшись, она прислушалась. Слышно было протяжное сопение мужа и блеяние козленка, который перевернул корзину и, дрожа, прижимался к стене. У двери тикали часы, их старинный циферблат смотрел в комнату, как темное лицо. Кроме этих звуков, ничто не нарушало мертвой тишины. В окна светило весеннее солнце. В его бледных косых лучах Анке мерещилось что-то жуткое.
Ужас преследовал ее; в это утро ее глаза не могли видеть ничего, кроме ужаса. Но он был не таким, как в прошлый вечер и минувшую ночь. Это был стремительно нараставший, как лавина, ужас человека, который, внезапно протрезвившись, ясно видит перед собою свое злодеяние и его последствия. Множество опасностей, о которых она раньше не подумала, нависли над ее головой, как петля, и грозили ей гибелью.
Она прижала руку к груди, тихонько застонала и устремила немигающие глаза на мужа, который лежал на спине и спал с раскрытым ртом. Он спал мирно и крепко, как всегда. Анке подумалось, что все тяготы он взвалил на нее. И ее захлестнула такая бешеная ненависть к его здоровью и душевному спокойствию, что она готова была схватить его за горло и задушить.
Анка встряхнулась и быстро вышла в сени. Ей хотелось забыться в работе, чтобы не чувствовать томившего ее страха. Не смея даже взглянуть на чердачную лестницу, она развела огонь на очаге и поставила горшки. Потом задала корма скотине, подоила коров и напоила козленка. Все это она делала так быстро, что не успевала думать ни о чем другом.
Когда она принесла
Стоя у стола, она глядела на мужа. Сначала его лицо не выражало ничего, самое большее — какую-то хмурость. Не было на нем и вчерашней загадочной усмешки. Он казался чужаком, зашедшим в дом по ошибке. Анка не боялась его, но чувствовала, что всякая связь между ними порвана. Не только душевная, но и физическая. Ей хотелось, чтобы он ушел и никогда больше не возвращался.
Они не перекинулись ни единым словом. Скороговоркой прочли «Отче наш», сели за стол и начали есть, иногда исподлобья поглядывая друг на друга. Анка вдруг почувствовала, что должна что-то сказать, но слова застряли в горле, а молчание тяготило ее все больше.
— Отец еще не встал? — наконец заговорил Йохан.
— Нет, — ответила она дрожащим голосом. — Может, он уже ушел?
— Пойди взгляни.
Анка молча положила ложку и встала. Но вдруг зябко передернула плечами и села на свое место, прошептав:
— Пойди лучше ты.
— Сама иди! — рявкнул муж так грубо, что Анка подскочила.
Она вышла, оставив дверь в сени открытой. Легче было бы пойти на смерть, но она не понимала странного поведения мужа и хотела избавиться от тягостного недоумения. На середине лестницы она остановилась, не решаясь подняться выше.
— Отец! — позвала она, прижав руку к колотившемуся сердцу, и прислушалась.
Голова у нее вдруг закружилась, и она чуть не упала с лестницы. Прошло несколько мгновений прежде чем сверху донеся вздох, казалось, с величайшим трудом вырвавшийся из груди.
— Что такое? — послышались два слова, разделенные паузой.
Этот голос Анка услышала всем своим существом; он, как острая игла, вошел в ее сердце. Минуту назад она не знала, как воспримет смертное молчание или отклик на зов. И сейчас она еще не знала, как отнестись к отклику. На миг-другой она потеряла сознание, а потом ощутила душой и телом, как рассеялись страх и ужас, терзавшие ее с минуты пробуждения. Она чувствовала себя как убийца, который жаждал, чтобы его жертва ожила, и вот чудо совершилось. Из груди ее вырвался такой громкий вздох облегчения, что его слышно было в горнице.
Минуты две она еще постояла на лестнице, а потом, решившись, поднялась наверх. Шла она спотыкаясь, точно пьяная. Отец лежал на постели, одетый и обутый, ничем не накрытый, недвижимый, изменившийся в лице. Он сдерживал дыхание из-за острой боли в груди. Только вблизи можно было расслышать тихий стон, сопровождавший каждый его вздох. Так, без всякой помощи, он и пролежал всю ночь.
— Вы заболели? — Голос Анки дрожал от мучительного волнения.
— Заболел, — посмотрел он на нее суровым взглядом, говорившим о том, что давешнее его отношение к дочери не изменилось. — Шевельнуться не могу, — со стоном прошептал он, едва двигая губами. — Кто это был ночью… на лестнице?
— Не знаю, — ответила дочь тоже шепотом, чтобы ее не было слышно в горнице. «Да ведь это же был Йохан», — ужаснулась она в душе. Тяжело было видеть неприязнь, написанную на лице Ерама, но, помня о своей вине, она не смела корить отца.
— Может, сварить вам что-нибудь? — спросила она.
— Да, хорошо бы, хорошо…
Он заметил перемену в дочери и был удивлен; взгляд его потеплел, стал мягче, но в глубине зрачков все еще таилось недоверие.
— Может, за священником сходить? — спросила Анка; не смея взглянуть ему прямо в лицо, она смотрела на край постели.