Сушковы
Шрифт:
– Виделись, – горько улыбнулся Платон, – и даже поговорили по душам. Вот оттого и тошно мне, что не знаю, о чем и говорить. Да еще тревожно мне из-за моей Ксении: они выехали две недели тому назад из Москвы в Вятку и должны были вчера утром выехать из Уржума от Таубе сюда. Мы должны были чуть ли не одновременно приехать сюда, но их почему-то нет. Что могло приключиться с ними в дороге – не знаю.
– Я вот про твоего брата и его сотоварища хотел предупредить, – перешел на шепот Петр Кириллович. – Я все достоверно не могу знать: в основном сороки на хвостах до мельницы новости мне приносят, но все же подумать о них следует. Появился Николай вместе с этим черным человеком в конце мая. Тогда же в основном стали возвращаться
Платон посмотрел в глаза своему бывшему тестю и отрицательно покачал головой.
– Вот! – воскликнул Петр Кириллович. – И это они совратили народ, а еще посеяли страх. Помнишь Мирона Скулкина? Он у вас тут самый хозяйственный мужик был, за сотского считался, а как только эти двое появились, так он будто бы сам, когда собирал майские грибочки за кладбищенским ольховником, взял да и повесился. Мирон через такие невзгоды в жизни прошел, да ты и сам про него все знаешь, а тут он, глубоко верующий человек, ни с того ни с чего решился на самоубийство. Все знали, что этого быть не может, но все молчат. И все догадываются, кто это сделал, самое главное. Они и к нам сунулись, да у нас в Шумкине вовремя подстраховались, но все же Полякова-отца, который маслобойку держал, когда он возил товар в Кукарку, убили и ограбили. Его кучер смог в ночи убежать, и он поведал, что видел опять же твоего брата во время разбойного нападения.
Платон, продолжая слушать невеселые истории, молча встал, покопался в кожаном дорожном кофре и достал оттуда небольшую бутылку коньяка и две рюмки, завернутые в бумажные салфетки.
– Давай, отец, выпьем с тобой по маленькой, – сказал Платон, наливая душистый напиток в низенькие бокалы.
Петр Кириллович скомкал конец очередной истории и, как будто вспомнив что-то важное, выбежал во двор и через минуту вернулся с небольшим полотняным свертком.
– Вот, напрочь забыл! – улыбаясь, стал разворачивать сверток Малинин. – Ты, пожалуй, и не помнишь, Платон, небольшой настил под коньком мельницы?
– Как не помнить – помню, – улыбнулся хозяин дома. – И даже знаю, что там хранилось.
– Ну, ты даешь! – воскликнул Петр Кириллович. – А я думал, что это мой самый главный секрет.
Гость с этими словами достал из свертка аппетитный кусок ветчины и, чуть прищурив глаза, с удовольствием понюхал его.
– Нынче мало кто умеет делать ветчину, – с некоторой досадой сказал Петр Кириллович, доставая из складок полотна, которым была завернута ветчина, нож с длинным лезвием. – А меня дед еще мой научил, как надо ее солить, сколько выдерживать в рассоле, как сушить и как после доводить. Вот под коньком мельницы летом я сушу, а зимой доводится до состояния, когда окорок становится ветчиной. Потом, в конце мая, я убираю ее уже в каменный подвал, который у нас сделан из обломков старых жерновов.
Петр Кириллович искусно стал орудовать своим остро наточенным ножом, тонко нарезая плотную мякоть ветчины.
– Ты, Платон, понюхай, – забыв про все свои ужасные истории, связанные с Николаем и его товарищем, с улыбкой, на кончике ножа гость положил аккуратно полупрозрачный кусок вяленого мяса прямо на рюмку с коньяком. – Твой французский коньяк, думаю, спасует своим ароматом перед ней, а?
Платон двумя пальцами взял ветчину и сладостно втянул в себя ее аромат: в нем чувствовались
– Ты, отец, просто кудесник! – воскликнул Платон. – Вот бы мне знать в детстве, когда был у тебя в помощниках, что это такое. А я ведь тогда решил, что это непотребная тухлятина. Ну, выпьем, Петр Кириллович, за все то хорошее, что у нас было с тобой в этой жизни.
Малинин выпил и задумался, медленно жуя и не чувствуя вкуса ни коньяка, ни прекрасного вяленого мяса. Платон также замолк, вернувшись снова в настоящее время.
– Их здесь у нас почти два месяца не было, – нарушил тишину Петр Кириллович. – Где они были и что делали – я не знаю, но дней десять тому назад в Кукарке убили купца Васютина – ты его знал – вместе со всей семьей, даже трехлетнего мальца не пожалели. Дом его подожгли. Перед этим тоже потихоньку уже грабили везде людей с достатком, но такого явного разбоя с душегубством не было, и поэтому из Вятки приехали комиссары то ли Временного правительства, то ли бывшие жандармы на расследование этого дела. Одновременно с этим и появилась снова здесь эта двойка. Странное совпадение, не правда ли? Вот я об этом хотел тебе поведать, Платон: будь осторожней со своим братом. Может, тебе с сыном ко мне переехать?
– Колька уже предупредил меня сам, мол, меня надо ликвидировать, как богатея, – грустно сказал Платон. – Именно так: ликвидировать.
– Даже так! – вдохнул со страхом Петр Кириллович. – Видишь, Платон, какое дело: и для добрых, и для злых дел нужны деньги. У меня такое чувство, что им дано указание ихними вожаками грабить всех, у кого есть чем поживиться. Надеюсь, с собой у тебя нет ничего, а то они быстро пронюхают: у них на это глаз наметан, смотри! Может, все же поедемте ко мне – они в Шумкино не сунутся, думаю.
– Ладно, отец, не беспокойся за нас, – стараясь выглядеть бодро, сказал Платон, разливая остатки коньяка. – Если мои сегодня не появятся, то завтра с утра мы приедем к тебе, как я тебе и говорил, а одну ночь мы выстоим. Если что – я тоже не с пустыми руками, к тому же я все же брат Николая и не глупее его, чтобы попасть впросак.
Платон говорил вдумчиво, как будто что-то планировал важное.
– Ну, если ты так решил, то уговаривать не буду, – сказал Малинин. – Давай, Платон, выпьем за будущее: Бог есть и он не поругаем, как бы эти новые анархисты не хотели этого – даже если и придет их время, то оно будет не навсегда. А так, если хочешь знать мои пожелания тебе: уезжай из России. У тебя есть жена, есть сын – тебе нужно думать о них…
– Ты меня гонишь на чужбину, отец? – горько усмехнулся Платон. – Нет, я никуда не уеду. Один раз я послушался чужого совета и увез Катю в Ниццу, а потом там и похоронил ее. Нет! Жизнь – сон…. Если пришло время умирать, так уж на своей земле…. От кого мне бежать? От своего родного брата?
– Даром что брат, а морда, прости меня Господи, у него сама что ни есть каторжанская – разве ты не видишь? Он и подобные ему сейчас попробовали человеческую кровь, и уже их не остановить. Мне в этой жизни терять нечего: я вот за Матвейку беспокоюсь, – старик опустил голову и так просидел минуты три, вздыхая и качаясь всем телом, словно бы совершенно опьянел от небольшого количества коньяка.
Долго еще Петр Кириллович рассказывал невеселые истории, произошедшие в округе за последние полгода. Платон все это время слушал своего бывшего тестя молча, погруженный в свои мысли, но при этом стараясь делать вид внимательного собеседника. В какой-то момент стало резко темнеть за окном.
– А Матвейко, смотри-ка, Платон, уснул, – тихо прошептал Петр Кириллович, глянув за перегородку. – Что ж так потемнело?
– Это от твоих мрачных историй свет стал меркнуть, – прошептал шутливым тоном Платон, и сам испугался своих слов.