Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Михаил Илларионович повесил фуражку на вешалку и устало опустился в кресло.
«Ходишь-ходишь, а вот ноги не держат», – подумал он.
– Будем писать письмецо моему другу, новому визирю Ахмед-паше. – И стал диктовать:
«Благороднейший и прославленный друг!
Мне было весьма приятно по моем прибытии в армию узнать о почти одновременном возвышении Вашей светлости в ранг первых особ Оттоманской империи. Я спешу в связи с этим принести Вам мои искренние поздравления и пожелания. К этому побуждает меня давность нашего
IV
В войне, как и в дипломатических переговорах со всякою державою, а с Турцией особенно, не должно забывать двух главных союзников – терпение и время.
Через несколько дней после отправки письма визирю приехал из Петербурга к Кутузову старый известный дипломат Андрей Яковлевич Италинский. Это был очень образованный человек. Окончив Киевскую духовную академию, Италинский изучал медицину в Петербурге, Париже и Лондоне и в Лондоне же получил звание доктора медицинских наук. Италинский служил послом в Неаполе и Константинополе. Ему-то канцлер Румянцов и поручил вести с турками переговоры о мире.
Италинский представил Кутузову своих сотрудников (один был лет сорока пяти, другой – помоложе):
– Надворный советник Петр Антонович Фонтон, секретарь нашей миссии в Константинополе. А это его брат, Антон Антонович, третий драгоман посольства.
– Очень приятно. Стало быть, целое семейство Фонтонов, – улыбнулся Кутузов.
– Ваше высокопревосходительство, Фонтоны вообще фамилия драгоманская, – ответил с такой же улыбкой надворный советник.
– Как же, знаю. У меня в Константинополе был знакомый Фонтон – Иосиф Петрович.
– Это наш двоюродный брат, – сказал младший Фонтон.
Италинский хотел тотчас же отправить Петра Фонтона в Шумлу к визирю, но Михаил Илларионович отсоветовал: пусть визирь раньше ответит на кутузовское письмо, а то еще, чего доброго, загордится!
Кутузов напомнил Италинскому азбучную дипломатическую истину: в переговорах с турками никогда не следует делать первого шага – они обязательно сочтут это за слабость. Италинский согласился с доводами Кутузова. Стали ждать.
Визирь ответил быстро. Он писал:
«Поспешность, с которой Ваше превосходительство известили меня о своем назначении, поздравления, которыми Вы почтили меня по случаю моего вступления в верховный визириат, и желание возобновить наши частные, старинные, дружеские отношения, – все это мне чрезвычайно приятно и побуждает вознести мольбы к всевышнему, чтобы несогласия и вражда, продолжающиеся до настоящего времени между двумя империями, которые некогда были соединены узами дружбы, были бы как можно скорее устранены и чтобы нам суждено
Ахмед предлагал прислать своего уполномоченного для переговоров, – видимо, война и туркам была в тягость.
Кутузов потирал руки от удовольствия: враг сам предлагает мириться, хотя положение турок во всех отношениях предпочтительнее.
– Теперь можно отправить старшего Фонтона, – сказал он и спокойно уехал проверять пехотную дивизию.
Михаил Илларионович вернулся из дивизии, успел побывать в двух других, а Фонтон все еще не возвращался из Шумлы. Старик Италинский явно беспокоился. Тревожился, не подавая вида, и Кутузов.
Наконец Фонтон прислал командующему рапорт. Он писал, что визирь оттягивает назначение уполномоченного для переговоров. Турция считает, писал он, что ее военно-политическое положение стало лучше, чем в прежние годы, а Россия, наоборот, находится в затруднительных обстоятельствах и ей нужен мир.
Сразу подуло каким-то другим ветром.
Кутузов не мог догадаться, в чем секрет внезапной перемены настроения визиря. Письмо, которое он дал Фонтону для передачи визирю, было очень осмотрительное и осторожное. В нем Кутузов сообщал лишь, что шлет в Шумлу Фонтона, исходя из настойчивого желания самого визиря.
– Андрей Яковлевич, что вы написали визирю, отправляя Фонтона? – спросил Италинского Кутузов.
– Я написал, что по повелению его императорского величества назначен для ведения мирных переговоров, – ответил Италинский.
Кутузову сразу все стало ясно.
Он не сказал ничего: не хотел огорчать старого дипломата.
Когда же Италинский ушел, Михаил Илларионович не мог успокоиться целый вечер. Он ходил по кабинету и изливался перед старым другом, полковником Резвым:
– Все испортила эта киевская кутья, эта колокольня Ивана Великого!
– И на старуху бывает проруха, Михаил Илларионович, – попытался оправдать Италинского Резвой.
– Понимаешь, Павел Андреевич, я ни разу не проговорился визирю, что бегаю за миром. Но когда визирь прочел в письме Италинского, что государь назначил его вести мирные переговоры, турку все стало ясно. Он понял, что я водил его за нос. И Ахмед сразу же начал жеманиться, как богатая невеста. Раньше он готов был на руках нести к нам своего уполномоченного, а теперь вишь как кобенится! Отправляет его через силу, словно еще вчера не набивался отправлять сам! Так хорошо было налажено, и вдруг, одним ударом, все полетело к черту! Всю жизнь дипломат, зубы на этом съел, дослужился до тайного советника, это по-нашему, по-военному, чин генерал-лейтенанта, и так не понимать! – возмущался Кутузов Италинским.
– И у нас случается: генерал, а командовать батальоном не может!
– А тот же надворный советник Фонтон! Если бы он в первую минуту, как визирь стал артачиться, попросил бы отослать его назад, то визирю пришлось бы менять тон. Но, к сожалению, надворный советник соответствует тайному. Два сапога – пара. Теперь надежда только на меч. Не хотят мириться добром – иначе заставим!
Через день приехал из Шумлы Фонтон с турецким уполномоченным Абдул-Гамид-эфенди и его свитой.
Уполномоченный оказался молодым рыжебородым человеком. Он сразу же заявил, что если русские будут настаивать на границе по Дунаю, а не по Днестру, то он не имеет права вести переговоры.