Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
В первых числах июня положение окончательно прояснилось: Ахмед-паша решил ударить на Рущуо – он наконец выступил с армией из Шумлы к Разграду. От Разграда до Рущука – рукой подать: какие-либо полсотни верст. Затем, не встречая сопротивления русских, Ахмед-паша двинулся дальше и стал лагерем у деревни Писанцы, уже всего в двадцати верстах от Рущука.
Следуя правилам турецкой тактики, Ахмед не делал ни одного шага не окапываясь. Турки сгоняли из деревень болгар и заставляли их рыть полуторасаженные траншеи.
Визирь укрепил Разград и все возвышенности между ним и Писанцами.
Кутузов подвинул корпус Ланжерона к Дунаю
Ни облачка, ни ветерка. Все застыло, все замерло в томительном зное июньского полудня. От духоты нет спасения.
Михаил Илларионович в туфлях и без кафтана, с широко распахнутым воротом сорочки сидел у дома в тени деревьев. Рядом на скамейке лежали карта и зрительная труба, а с другой стороны стояли кружка и глиняный кувшин с холодным грушевым взваром.
Михаил Илларионович вытирал лицо платком, обмахивался им, изредка пил из кувшинчика, но все не помогало: как в бане!
– Вот если бы разряженные, кокетливые бухарестские куконы [153] узрели бы русского командующего в этаком виде, – улыбнулся он.
После спокойной оседлой жизни – снова привычный с юных лет бивак: Кутузов две недели как приехал из Бухареста в Журжу.
– Запахло порохом – надо поближе к войскам!
Михаил Илларионович глянул на реку. В версте от города простирался широкий Дунай. За ним, на противоположном крутом берегу, пестрел Рущук. Домики, минареты, сады, виноградники, рощицы. Рущук – в ложбине, а вокруг него – холмы, обрывы, овраги, скаты.
153
Куконы – дамы.
Михаил Илларионович смотрел на блестевшую под солнцем полосу Дуная и с вожделением думал: «Искупаться бы!..»
И так ярко вспомнилось, как много лет назад, в первую турецкую, он купался в Дунае.
Из дома слышались голоса: полковник Резвой говорил о чем-то с капитаном Кайсаровым.
Михаил Илларионович взял со скамейки карту, развернул ее на своих тучных коленях и – в который раз – стал прикидывать в уме: «Займем позицию впереди Рущука, вот здесь, где открытая возвышенность. Признаться, позиция у нас незавидная. Эти сады и виноградники справа, хорошо укроют наступающих янычар. А слева равнина, как дыра в боку: по ней удобно обойти наш фланг – и в тыл… Но выхода нет: иной позиции по дороге в Разград не придумать. Придется драться здесь. У визиря шестьдесят, а у меня пятнадцать тысяч солдат. И сзади – река. Нет, сзади сперва Рущук, а потом река. Пусть себе будем стоять спиною к Дунаю, пусть мой дружок Ахмед-паша и его французские советчики тешатся! На правом фланге поставлю Эссена, на левом – этого галльского петуха Ланжерона. Сам – в центре. Сто четырнадцать пушек генерала Новака. На них надежда. У турок главное – кавалерия. Они налетят со всех сторон, как саранча, а мы – картечью… Их артиллерия – пустяки. Сколько французы ни обучают топчи, [154] но пушки – не турецкое дело. Это не шашка и не ятаган. Топчи палят в белый свет как в копейку…»
154
Топчи – артиллерист.
Кутузов положил карту на скамейку.
Из-за дома донесся чистый тенорок кутузовского денщика Ничипора. Михаил Илларионович привез
Вот поет а сам – первейший «прудивус»: перемигивается с хозяйкой-болгаркой… «Дородная женщина!» – подумал Кутузов.
Он потянулся к кружке и кувшину.
В это время где-то за садом и домом дробно зацокали копыта. Потом послышались чьи-то быстрые шаги, голоса в доме – Кайсарова, Резвого и еще кого-то.
Михаил Илларионович чуть поворотил голову – совсем оборачиваться не хотелось. «Верно, с аванпостов. Опять захватили “языка”».
Кавалеристы Воинова каждый день брали в плен по нескольку турок. В последний раз они захватили известного любимца визиря, Дервиш-агу. Из дома в сад вышел полковник Резвой:
– Михаил Илларионович, гонец от генерала Воинова.
– Что нового?
– Авангард визиря уже в деревне Кадыкиой. Две тысячи сабель.
– Так, так. Значит, турки уже закончили свои окопчики?
– Видимо.
Кутузов невольно взял в руки зрительную трубу, словно сквозь нее можно было увидеть Кадыкиой.
– Стало быть, визирь в скольких же верстах от Рущука?
– В восемнадцати.
– Пора на тот берег! – поднялся Михаил Илларионович. – Приказ Александру Федоровичу: переправляться немедля. Стать скрытно от турок на равнине, слева от Рущука, где сохранились прошлогодние траншеи. Ланжерон знает, я предупреждал его. А мы по холодку – следом за ним, в Рущук!
VI
В сем бою, несмотря на чрезвычайное неравенство, кавалерия наша не упустила ни шагу.
К ночи корпус Ланжерона был уже на правом берегу Дуная. Переправа прошла благополучно: ни один турецкий кирджали не видал, как русские располагались в старых траншеях на низине. Кутузов хотел устроить своему другу Ахмед-паше маленький сюрприз.
Эту ночь Михаил Илларионович спал на поле перед Рущуком в палатке. Войска стояли в четырех верстах от крепости.
В первые две линии Кутузов поставил пехотные каре, а в третью – всю кавалерию.
Чтобы турки не смогли прорваться между армией и Рущуком, Кутузов оставил для прикрытия восемь батальонов пехоты.
Командующий расположился в центре. Его палатка стояла среди милых кутузовскому сердцу егерей двадцать девятого полка.
Днем была нестерпимая жара, а к ночи стало холодно. На холодке, на свежем воздухе спать было чудесно. Ничипор укрыл своего барина поверх одеяла шинелью, и Михаил Илларионович уснул быстрее обычного. Его сладкий сон прервали выстрелы, крики «алла» и какой-то шум, доносившийся со стороны аванпостов.
Михаил Илларионович открыл глаза. В палатке было темно. Он отбросил одеяло и шинель и сел на постели.
Звуки не смолкали, а росли. Ясно: турецкие спаги напали на передовые отряды конницы Воинова, идет кавалерийская сшибка.
По старой боевой привычке Михаил Илларионович спал не раздеваясь. Он сунул ноги в туфли и вышел из палатки. Весь лагерь, все кругом тонуло в тумане. Туман стоял плотной, непроницаемой стеной. В двух шагах ничего не было видно.
– Давно началось? – спросил Кутузов у часовых, застывших возле палатки командующего.