Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Армии приблизились друг к другу еще больше: Кутузов стоял в Журже, а Ахмед-паша – в Рущуке. Их разделяла только река.
Великолепные, шитые золотом шатры великого визиря расположились на равнине у Рущука, где так недавно белели полотняные палатки русской армии. Тут же разместились шатры министров и купцов, имевших в лагере склады разных товаров.
Друзья по-прежнему обменивались любезностями и подарками, словно между их войсками не было сражения.
В один из дней Ахмед-паша предупредил Кутузова, что в турецком лагере будет пальба по случаю рождения сына
– Не военная кампания, а сплошной Версаль! – улыбнулся Кутузов.
Через несколько дней Ахмед снова прислал такое же предупреждение. Солдаты, узнав о нем, живо обсуждали происшествие:
– Что султанша – рожает каждую неделю?
– Турок издевается над нами!
– А может, у нее – двойня?
– Что ж, один пащенок-пашонок родился сегодня, другой дозрел через неделю – так, что ли?
– Эх, вы! Да разве не знаете, что у султана не одна женка, как у тебя, а целая сотня!
– У него, брат, на все святцы ребят хватит!
А когда через несколько дней с правого берега приехал к Кутузову новый турецкий курьер Мустафа-ага, солдаты, глядя на турка, заржали:
– Братцы, никак у третьей султанской женки крестины!
– Молодец салтан: не зевает, старается!
Но на этот раз дело было посерьезнее. Мустафа-ага передал Кутузову, что великий визирь не может вести никаких переговоров, если не будет обеспечена целость и независимость владений Порты. И что потому дальнейшее пребывание Абдул-Гамида в Бухаресте не нужно.
Мустафа-ага сказал все это важно, с самым решительным видом и смотрел, как примет такое сообщение русский сераскир Кутузов, которого турки называли бир-гиёглю. [156] Но русский командующий встретил известие как будто совершенно спокойно. Мустафа-ага был бы очень удивлен, если бы знал, что Кутузов даже остался доволен им: Ахмед, стало быть, уверен в том, что русские слабы!
Понемногу начинало сказываться оставление русскими Рущука. Кутузов знал, что в Константинополе ликовали по случаю этой «победы» и что султан наградил великого визиря. Наполеон тоже обрадовался отходу русских за Дунай. На приеме в Тюильри он подошел к русскому представителю, генералу Чернышеву, к которому благоволил, и с ехидной усмешкой спросил: «У вас, кажется, была резня с турками в Рущуке?»
156
Бир-гиёглю – одноглазый.
Кутузов поручил Италинскому немедленно отпустить Гамида из Бухареста, сказав:
– Молдавию и Валахию мы занимаем, и пусть Порта попытается отнять их у нас!
– Зря кормили рыжего! Сколько денег на него извели! – пожалел Резвой.
– На свете, Павел Андреевич, ничто не пропадает, – ответил Кутузов.
Он тотчас же послал к Ахмед-паше Антона Фонтона с очередными подарками, дружескими приветами и ответным словом. Михаил Илларионович велел передать великому визирю, что турецкие условия не могут быть приняты за основу переговоров и что, хотя из Петербурга еще нет ответа, он исполнит просьбу
«Продолжительность пребывания высокочтимого Гамид-эфенди в Бухаресте ни в коем случае не вызывается стремлением выиграть время, а должна служить для Вашего высокопревосходительства новым доказательством моего постоянного желания видеть восстановление дружбы и доброго согласия между обеими империями», – написал Кутузов в письме к великому визирю.
Фонтон явился назад с большой корзиной фруктов и передал о своей беседе с Ахмед-пашой. Великий визирь сказал: «Передайте генералу Кутузову, что я уже давно чувствую, насколько сильно я уважаю и люблю его. Он так же, как и я, честный человек!»
– Нечего сказать – похвала! – поморщился Кутузов.
– «Мы оба хотим блага нашей родине. Давно пора покончить с этой разорительной войной! Она только радует нашего общего врага Наполеона», – передавал Фонтон слова Ахмед-паши.
– Вот это он верно сказал. Молодец! – похвалил Михаил Илларионович.
– «Да вот я покажу депешу французского поверенного Латур-Мобура. Он советует нам не заключать с вами мир и уверяет, что правый берег Днестра и Крым будут нашей границей».
– И что же, визирь показал вам депешу? – удивился Кутузов.
– Визирь обратился к своему заместителю Гамид-эфенди, чтобы он дал депешу, – ответил Фонтон.
– И тот, конечно, не дал? – улыбнулся Михаил Илларионович.
– Да, он сказал, что депеша отправлена в Константинополь.
– Разумеется: у Гамид-эфенди больше выдержки, чем у него! Что же говорил дальше наш дружок?
– Он сказал: «Передайте генералу Кутузову, что я перейду Дунай».
– Вот, вот! Это чудесно! Пусть переходят! Давно ждем не дождемся!
– Говорит: «Опустошу Валахию, хотя мне жаль ее несчастных жителей…»
– Жалел волк кобылу – оставил хвост да гриву, – усмехнулся Кутузов.
– «Длинными переходами, говорит, и недостатком продовольствия изнурю и погублю русскую армию».
– Как это у него все быстро получается!..
– И напоследок визирь посоветовал: «Удовлетворитесь малым. Все равно Дунай никогда не станет вашим. Мы будем воевать десять лет, но не уступим!»
– Черт возьми, где этот неграмотный лазский пират научился всей гамме дипломатических песен? – вырвалось у Михаила Илларионовича.
После такого перелома в настроении турок следовало ожидать их активных действий.
Так как силы турок оказались больше, чем предполагалось раньше, то Кутузов отдал распоряжение возвратить в Молдавскую армию девятую и пятнадцатую дивизии, располагавшиеся в Яссах и Хотине.
Кутузов ждал, когда же турки начнут переправляться через Дунай. Знал, что они будут пробовать с двух сторон – у Рущука и Виддина.
Наконец 22 июля, через месяц после боя у Рущука, Измаил-паша высадился у Виддина на узкую полосу, окруженную болотами. Генерал Засс запер высадившихся турок в районе болот, не дав им прорваться на просторы Малой Валахии. План великого визиря – одновременное наступление на двух направлениях – сорвался.