Суворов и Потемкин
Шрифт:
«Мы лодками разбили в щепы их флот и истребили лутчее,— писал Потемкин императрице.—- Матушка, будьте щедры к Нассау, сколько его трудов и усердия, и к Алексиану, который его сотрудником. А пират наш (Джонс.— В.Л.) не совоин. Воздайте всем трудившимся... Вот, матушка, сколько было заботы, чтобы в два месяца построить то, чем теперь бьем неприятеля. Не сказывая никому, но флот Архипелажский теперь остановить совсем можно... Бог поможет — мы и отсюда управимся» [91] . План Потемкина блестяще удался. В сражениях на Лимане противник потерял 15 кораблей и фрегатов, не считая более мелких судов,— целый флот, превосходивший мощью Севастопольскую и Херсонскую эскадры.
91
PC. 1876. Июль. С. 474—475.
25 июня после торжественного молебна в Петербурге за победу на Лимане в столицу пришло известие о нападении шведов на пограничный укрепленный пункт Нейшлот. Началась война на севере.
В начале июля к Очакову стали подходить основные силы армии. Казалось, участь Очакова решена. Но дух защитников крепости не был сломлен поражениями флота. Существует
Защита Очакова не является исключением: крепость выдержала пятимесячную осаду. Поскольку с Очаковской осадой связан широко известный конфликт Суворова с Потемкиным, давший повод к многочисленным обвинениям главнокомандующего в гонениях на великого полководца, остановимся на этом эпизоде подробнее.
27 июля гарнизон Очакова предпринял вылазку. Отряд турок скрытно пробрался садами и оврагами к постам бугских казаков на левом фланге русской армии, полукольцом обложившей крепость, и внезапно напал на них. Левым флангом командовал Суворов. Получив известие о нападении, он подкрепил казаков гренадерами батальона Фишера. Завязался встречный бой. Турки подбросили подкрепление. Суворов тоже. Бой происходил с переменным успехом. Суворов несколько раз пытался вывести свои части из огня. В разгар схватки он был ранен пулей в шею и вынужден был уехать в лагерь. Сменивший его генерал-поручик Ю. Б. Бибиков не сумел организовать отход. Гренадеры отступили в беспорядке, понеся значительные потери — до 400 человек.
Обратимся к документам. Запрос Потемкина от 27 июля:
«Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. К тому же мне странно, что вы в присутствии моем делаете движения без моего приказания пехотою и конницею. Ни за что потеряно бесценных людей столько, что их бы довольно было и для всего Очакова. Извольте меня уведомить, что у вас происходить будет, а не так, что ниже прислали мне сказать о движении вперед» [92] .
Суворов замедлил с ответом и рапортовал только на другой день. Этим вызван второй запрос главнокомандующего — от 28 июля: «Будучи в неведении о причинах и предмете вчерашнего произшествия, желаю я знать, с каким предположением Ваше Высокопревосходительство поступили на оное, не донося мне ни о чем во все продолжение дела, не сообща намерений ваших прилежащим к вам начальникам и устремясь без артиллерии противу неприятеля, пользующегося всеми местными выгодами. Я требую, чтоб Ваше Высокопревосходительство немедленно меня о сем уведомили и изъяснили бы мне обстоятельно все подробности сего дела» [93] .
92
PC. 1875. Май. С. 38.
93
СБВИМ. Вып. VI. С. 362.
28 июля двумя собственноручными рапортами Суворов подробно донес о происшедшем.
Рапорт № 947. «Вчера пополудни в 2 часа из Очакова выехали конных до 50-ти турков, открывая путь своей пехоте, которая следовала скрытно лощинами числом до 500. Бугские казаки при г. полковнике Скаржинском, конных до 60-ти, пехотных до 100, три раза сразились, выбивая неверных из своих пунктов, но не могли стоять. Извещен я был от его, г. Скаржинского. Толь нужный случай в наглом покушении неверных решил меня поспешить отрядить 93 ч[еловека] стрелков Фанагорийского полку к прогнанию, которые, немедленно атаковав их сильным огнем, сбили; к чему и Фишера батальон при господине Майоре Загряжском последовал. Наши люди так сражались, что удержать их невозможно было, хотя я посылал, во-первых, донского казака Алексея Позднышева, во-вторых, вахмистра Михаилу Тищенка, в-третьих, секунд-майора Куриса, и, наконец, господина полковника Скаржинского. Турки из крепости умножились и весьма поспешно, было уже их до 3000 пехоты, все они обратились на стрелков и Фишера баталион. Тут я ранен и оставил их в лутчем действии. После приспел и Фанагорийский баталион при полковнике Сытине, чего ради я господину Генерал-Порутчику и Кавалеру Бибикову приказал подаватца назад. Другие два батальона поставлены были от лагеря в 1-й версте, но приоытии моем в лагерь посыланы еще от меня секунд-майор Курис и разные ординарцы с приказанием возвратитца назад. Неверные были сбиты и начали отходить». Далее следуют сведения о потерях противника убито от 300 до 500, раненых гораздо более того. Наши потери — убито 153, ранено 210 человек.
На второй запрос Суворов доложил, что «причина вчерашнего происшествия» была вызвана нападением турок на пикеты бугских казаков, что артиллерии не было из-за малого количества неприятельского отряда, что о начале и продолжении дела он докладывал чрез пикетных казаков, а прилежащих начальников не уведомил, потому что сам «при происшествии дела находился... Обстоятельства Вашей Светлости я донес сего числа, а произошло медление в нескором доставлении онаго по слабости здоровья моего».
Полевой в своей книге выдвинул версию о том, что Суворов якобы был недоволен медлительностью Потемкина и решил воспользоваться вылазкой турок, чтобы на их плечах ворваться в крепость и побудить тем самым осторожного главнокомандующего к общему штурму. Судя по всему, Полевой не знал приведенных выше рапортов Суворова. Он отыскал в сочинениях принца Де Линя письмо, посланное им императору Иосифу из лагеря под Очаковом, В письме по горячим следам было
Оставим на совести принца это свидетельство. Утверждение о легкой возможности овладеть Очаковом 27 июля (единственное свидетельство такого рода из уст очевидцев) вызывает серьезное сомнение. Ожесточенность, с какой дрались турки, большие потери, понесенные гренадерами, говорят не в пользу версии Де Линя. Импровизация при штурме такой мощной крепости, над укреплением которой несколько лет трудились французские инженеры, вряд ли увенчалась бы успехом. У принца был свой расчет торопить Потемкина со взятием Очакова: высвободившиеся русские войска могли бы отвлечь на себя главные силы турок, успешно действовавших против австрийцев. Ведь сам император Иосиф едва не погиб во время панического бегства своих войск, столкнувшихся на марше с противником.
Лучшим доказательством того, что у Суворова не было намерения штурмовать Очаков, является отсутствие артиллерии в его отряде. Схема Полевого, как видим, страдает большими натяжками. Осадные работы только начинались. Генералы Репнин и Меллер на запрос Потемкина высказались за правильную осаду с возведением траншей и батарей. Постепенно приближая батареи к стенам крепости, осаждающие стремились подавить артиллерию обороняющихся и пробить брешь в стене. Но под Очаковом каменистая почва затрудняла шанцевые работы, батареи воздвигались медленно.
Ранние биографы Суворова Антинг и Фукс довольно глухо рассказывают о деле 27 июля (причем Антинг даже приводит ошибочную дату — 27 августа) и ни словом не говорят о возможности овладеть Очаковом в тот день. Не пишут они и о гневе Потемкина. Большие потери среди гренадер Антинг и Фукс приписывают неумелым распоряжением генерала Бибикова, сменившего раненого Суворова. Сам Суворов в автобиографии 1790 г. пишет о «неудобности мест, наполненных рвами», которые «способствовали неприятелю держаться», о «весьма кровопролитном сражении» и «превосходном числе неприятеля». Из его слов следует, что руководимые им войска добились успеха, прогнав неприятеля в ретраншемент. Большие потери своих войск он связывает со своим ранением, причем делает любопытную оговорку: «при сем я ранен в шею не тяжело». Но Суворов болезненно переживал неудачу, едва ли не самую значительную в его боевой практике. Уже 2 августа он отпрашивается в Кинбурн под предлогом «болезни раны». Припомним, что после Кинбурнской победы дважды раненный в сражении Суворов остался при своих войсках. А теперь, между 2 и 10 августа 1788 г., он пишет три послания Потемкину, которые дали повод Полевому и другим биографам полководца драматизировать конфликт. Меняя последовательность писем, перемежая их анекдотами, Полевой сделал вывод о том, что Суворову «оставалось просить об увольнении... Потемкин был неумолим, он хотел доказать, что если гнев его постиг кого-либо, то для такого опального нет службы нигде ни по практике, ни по степени. Все заслуги Суворова были забыты» [94] .
94
Полевой. С. 133—135.
Но факты и прежде всего письма самого Суворова опровергают версию Полевого. Рассмотрим все по порядку.
«Болезнь раны моей и оттого слабость удручают меня,— начинает Суворов письмо Потемкину от 2 августа.— Позвольте, Светлейший Князь, Милостивый Государь, на кратчайшее время к снисканию покоя отлучиться в Кинбурн. Я надеюсь на Всемогущего, недель чрез две укреплюсь; не теряя ни минуты, буду сюда, естли и прежде того не повелите». Разрешение было дано.
Важно отметить, что Суворов не считал свою рану опасной и готов был вернуться через две недели, если... если Потемкин не позовет его ранее того. Но главнокомандующий не позвал. Занятый осадными работами, он еще не остыл от переживаний последних неудачных для русских войск дней. 25 июля при рекогносцировке Очакова турецким ядром раздробило ноги И. М. Синельникову — екатеринославскому губернатору, только что прибывшему в лагерь. Он стоял в нескольких шагах от главнокомандующего. В страшных мучениях Синельников просил у Потемкина милости — застрелить его. Синельников умер через несколько дней. 26 июля Потемкин лично руководит обстрелом крепости с возведенных первыми батарей. 27 июля происходит несчастное суворовское дело: потеря в людях почти равна кинбурнской. Но там была победа, а здесь... В донесении императрице Потемкин почти слово в слово повторил рапорт Суворова, подчеркнув героизм сражавшихся солдат: «В сем сражении гранодеры поступали с жаром и неустрашимостию, которым редко найти можно примера»,— писал он, прибавив, что среди раненых — «Генерал- Аншеф Суворов легко в шею» [95] . В официальном донесении главнокомандующий не позволил даже намека на вину Суворова. В личном письме Екатерине Потемкин более откровенен: «Перед приходом капитан-паши Александр Васильевич Суворов наделал дурачества немало, которое убитыми и ранеными стоит четыреста человек лишь с Ф[ишера] батали[она]. У меня на левом фланге в 6 верстах затеял после обеда шармицель, и к казакам соединив два бат [алиона], забежал с ними, не уведомя никого прикосновенных, и без пушек, а турки его чрез рвы, коих много на берегу, отрезали. Его ранили, он ускакал в лагерь, протчее осталось без начальника. И к счастию, что его ранили, а то бы он и остальных завел, м, услышав о сем деле, не верил. Наконец, послал пушки, под которыми и отретировались, потеряв 160 убитыми, остальные ранены» [96] . Это письмо от 6 августа 1788 г. неизвестно историкам. Потемкин, рассказывая правду об осаде Очакова, трудности которой в Петербурге еще не понимали, описывает само дело как один из эпизодов, которыми так ильна война. И хотя он говорит о «дурачестве» виновника дела, но самого его почтительно именует Александром Васильевичем. Как говорится, и на старуху бывает проруха.
95
С Д. Т. 2. С. 437.
96
АВПР. Ф. 5. Д. 585. Л. 263—263об.