Свадьба в Беляевке
Шрифт:
Фунтик скривился, памятуя об этом чистом, свободном от генетических посягательств продукте.
– Деревня, друг мой, от бога, а город - от дьявола! Ты живёшь двадцать лет на одной площадке с соседями и не знаешь, как их зовут…
– Одну - Скумбрия, а другую - Роза Люксембург, вечно митингует на Потёмкинской лестнице.
Магический полёт мысли прервал поезд. Издав победный клич, он, грохоча вагонными сцепками, тронулся. Протащив несколько метров, остановился, раздражая пассажиров, кроме, пожалуй, одного, нашедшего в этом сюжете, который мог пролететь за одно мгновение,
В этот момент из соседнего купе, визжа и заливаясь смехом, выбежал малыш, стремглав помчавшись в сторону туалета. За ним устремилась молоденькая белобрысая мамаша в коротком голубом махровом халатике, угрожающе хлопая в ладоши:
– Догоню, догоню, догоню!
Это на какое-то время отвлекло Жульдю-Бандю от происходящих за окном событий. Он, улыбаясь, констатировал:
– Дети - это маленькие мерзавцы, и родители начинают понимать это, когда ребёнок перестаёт пить молоко и начинает пить кровь. У меня такое подозрение, что нас там будет не хватать, во всяком случае, меня уж точно, - вновь вернулся к происходящему за окном Жульдя-Бандя, пристально взирая на деревенскую свадьбу.
– Господь неспроста остановил эту механическую сороконожку именно в этом месте и в этот час. Всевышний не желает лишать ни в чём не повинный народ моего могучего интеллекта. Собирайся!
– приказал он тоном, не допускающим возражений.
– Жулик, ты шо, с дуба рухнул?!
– Фунтик посмотрел на кореша в надежде, что это очередная шутка.
– Это через почему мы должны выползать в этой дыре? Через потому, шо тебе захотелось трахнуть колхозницу?!
– Фунтик, а ты когда-нибудь пробовал колхозницу?
– Жульдя-Бандя с упрёком посмотрел на дружка.
– Пробовал, жирноватая, - явно соврал товарищ, стыдливо уронив глаза.
Жульдя-Бандя тем временем выпрыгнул из штанов спортивного костюма. Перескакивая с ноги на ногу, «нырнул» в джинсы и, застёгивая пуговицы рубашки-безрукавки, стал мурлыкать, возможно, вдохновляя самого себя:
– Смело мы в бой пойдём за власть Советов и, как один, умрём в борьбе за это (ремейк, А. Колчак)…
Фунтик не только умирать, но и получать по морде от воинственных донских казаков не имел ни малейшего желания. Он краешком надежды полагался на то, что разум взбалмошного друга возобладает над бредовой идеей - непрошеными гостями ввалиться на деревенскую свадьбу, в самое логово пролетариев. Понимая, что это уже не шутка, он, стал нехотя собираться, рассчитывая на то, что поезд тронется, разрушив планы неугомонного друга.
Жульдя-Бандя кинул улыбчиво-витиеватый взор на бывшего узника яснополянской «здравницы»: - Не грусти, Фунтик! Гульнём пару дней и поедем дальше. Мы не можем оставить на произвол судьбы целую деревню, а может, даже две! Я не позволю превратить свадьбу в поминки! Что ты видел в своей пустой никчёмной жизни? Ты не был ни разу на деревенской свадьбе!
– Кретин!
– бурчал Фунтик, не представляя повода, с которым они появятся на свадьбе.
– Натурально, с мозгами поссорился, чувак.
Двери в тамбуре были заперты. В соседнем вагоне, к его удовлетворению, тоже.
– Подозрительно всё это, - зная врождённую халатность
Глава 3. Безумный поступок Жульди-Банди. Друзья в федеративной Беляевке
Обойдя состав, беженцы спустились с насыпи. По пыльной дороге, соседствующей с железнодорожным полотном, вышли к тропе. Стёжка вела к колодцу, разделяющему хутор, неподалёку от розового дома. Вдалеке, за речкой, под горой с обгрызенным меловым боком, виднелось поселение.
Извилистая тропа, утонувшая в бархатном покрывале дозревающей пшеницы, привела к старому дубу, рядом с которым - длинная жердь с перекладиной на стойках. К короткому толстому концу бечёвкой был привязан камень, а на другом болталась цеберка на цепи, нацеленная на невысокое, в два локтя, круглое жерло из камня.
– Колодец системы «журавель», - толкнув ведро, пояснил, сведущий в этих вопросах Жульдя-Бандя.
Фунтик не без основания волновался, когда друзья вышли на финишную прямую. Ладошки покрылись холодным потом, в точности как перед романтическим свиданием со следователем.
Хутор, в котором молодожёны сочетались пролетарским браком, назывался Беляевкой. Беляевка делилась на три субъекта, являя собой полноценную федерацию.
Первая Беляевка, состоящая из дюжины домов, находилась в версте от средней.
Средняя, – с полусотней домов, где и происходили события, разделялась с первой
колхозным полем, восточную часть которого ежегодно арендовали у колхоза корейцы:
под кауны и цибулю.
Посреди поля, на холме, расположилось кладбище, которое осенью неизменно
распахивали и хуторянам, перед Пасхой, дабы привести в порядок могилки, приходилось
протаптывать тропинку, матеря тракториста Хому, коему не хотелось лишний раз
поднимать борону.
Впрочем, в деревне хоронили крайне редко, принуждая покойников и родственников к утомительному путешествию в Поповку. Там какая-никакая церквушка: деревянная, древняя и убогая, с батюшкой Валерием, своим мощным раскатистым басом доводившим до исступления богомольных старух.
К тому же, в Пасху на кладбище в Поповке было многолюднее и интереснее. Люди съезжались с окрестных хуторов: из Дячек, Мокроталовки, Мосаловки, Каюковки, Атаманска и, естественно, из федеративной Беляевки…
Между средней и третьей Беляевкой - речка Глубочка, узкою лентою крадущаяся в камышах, делала кульбит. Сюда неизвестно откуда завезли песок, организовав хуторской пляж. Сюда же на обеденную дойку пригоняли стадо коров. Коровы, спасаясь от жары и оводов, весь свой заслуженный перерыв проводили по самую шею в воде.
Тут же сновала, ныряла и бултыхалась детвора, нисколько не смущая крупнорогатых монстров. В июльскую жару идиллическая картина у излома речки напоминала эпоху Возрождения. Место это хуторяне называли Стойлом, и оно было излюбленным для всех: от мала до велика. Летом на Стойле до утра не умолкали казачьи песни и лихие игрища.