Свадебные колокола
Шрифт:
Веня иронически улыбнулся и спросил:
— Ну и что?
— Ну всё-таки, — сказал Бельчук.
Он не испытывал неловкости или смущения. Совсем нет. Лёша решил, что его не поняли, и он спрятал свою шариковую авторучку.
Когда они приехали на Таёжный, шёл мелкий косой дождь, будто над землёй опрокинулась огромная корзина и из неё сыпались тонкие блестящие иголки.
Несмотря на непогоду, в городке проходил осенний кросс: бесконечное множество спортсменов в цветных майках бегали по дороге, как бабочки.
— У них дистанция — три
— Забавно, — ответил Веня. — У нас так не побегаешь. Трасса в один конец триста пятьдесят километров. Вот если мотокружок организовать, тогда туда и обратно можно будет сгонять за один день.
Таёжный, как и посёлок Роз, был тоже будущим городом химии. Здесь тоже скоро вырастет гигантский комбинат, и он тоже будет самым большим в стране.
Веня выбрался из кабины и спросил на прощанье Бельчука:
— Ты любишь грибы собирать?
— Собирать люблю, а есть не могу, — ответил Лёша и сморщился. Он стал похож на настоящий белый гриб.
Когда машина тронулась и Бельчук, улыбаясь, помахал Вене шляпой, почему-то именно тогда, а не раньше и не позже, Калашников вспомнил про Прометея в кроссворде и закричал, размахивая руками:
— Кавказская! Кавказская!
— Чего? — Бельчук высунулся из кабины.
— Прометей на Кавказской горе! — закричал Веня вслед прыгающей на ухабах машине.
Бельчук, как дух, исчез на несколько секунд. Потом он высунулся обратно, и до Вени долетел его радостный крик:
— Точно! Десять букв! Подходит!
Машина скрылась за поворотом. В ней уехал Лёша Бельчук. Он вёз на аэродром кожаный портфель, в котором были две тысячи и одна золотая монета. Встретятся ли они когда-нибудь?
Веня достал из кармана адрес, который вручил ему перед отъездом Сёмка, прочитал его. Потом поправил трубу на плече и пошёл вдоль улицы.
ПЕЛЬМЕНИ ТЁТИ СОНИ
Лет через двадцать Таёжный станет крупнейшим городом, и он жирным чёрным кружочком ляжет на географическую карту там, где сейчас только один цвет — зелёный. Таким его сделает химия.
И когда Таёжный станет большим городом, в нём обязательно построят красивый драматический театр.
А пока театра не было. Был просто маленький старый клуб, который сначала был столовой, но в посёлке он являлся центром культурной жизни.
Это Веня определил легко, разглядев десятки цветных ярких плакатов, сделанных профессиональной рукой опытного художника. Плакатами были увешаны все стены старенького клуба. Раз наклеенные, они больше не снимались. По числам и месяцам, которые стояли на плакатах, Веня определил, кто и когда приезжал к химикам в гости.
В февральские морозы, самые крепкие в этих местах, в Таёжный приезжал со своими стихами Юрий Сбитнев. Евтушенко и Володя Костров оказались похитрее — они читали свои стихи химикам двенадцатого мая. В июне — московская эстрада, в июле — ленинградская, в августе — цирк. Нанесли визит таёжному городку Тарапунька и Штепсель,
Последний плакат привлёк внимание Калашникова:
«Ребята! Завтра танцы отменяются.
У нас в гостях кинорежиссёр В. Шукшин.
Премьера его картины „Живёт такой парень“ и обсуждение фильма.
КОМИТЕТ ВЛКСМ»
Веня разглядел внизу плаката две приписки и улыбнулся. «Вера, придёшь?» — спрашивал кто-то синим карандашом. «Приду», — отвечала она красным.
Значит, среди комсомольской братии есть бедовая голова, думал Веня, которая не просто тащит на своих плечах культурный сектор, а открыла здесь, в Таёжном, целый филиал министерства культуры. Нашей колонне до зарезу нужен такой филиал.
Быть людям серыми от скуки или весёлыми — всё зависит от них самих. Одни это понимают, а другие нет и в ожидании, когда у них под носом вырастут деревья, на которых вместо плодов будут висеть пригласительные билеты на роскошные музыкальные вечера, кормятся танцами. А что танцы? Ни ума, ни труда, никаких письменных просьб, настойчивых приглашений, которые порой остаются без ответа, ни телефонных звонков, на которые в профкоме нужно пробить денег, танцы не требуют. Поставили пластинку, и можно говорить с трибуны, что культурный отдых отвечает духовным запросам населения.
Веня открыл дверь и вошёл в клуб.
Дежурная, укутанная в тёплый шерстяной платок, вязала детские рукавички. У неё были чёрные усы и толстые короткие пальцы. Она поздоровалась с Веней, посмотрела на его большую трубу, которая висела на плече у него, и сказала:
— Репетиция оркестра в восемь. Ты рановато пришёл.
— Мне Софью Назаровну повидать надо, — ответил Веня.
— По коридору крайняя дверь. Стучись сильнее, она плохо слышит.
Калашников прошёл по коридору, громко постучался в дверь и вошёл в комнату.
Он замялся у дверей, потому что в комнате был полумрак, не горел свет. Он закашлялся и неуверенно сказал в темноту, в которой постепенно начали проступать очертания предметов:
— Софья Назаровна…
Чей-то слабый голос сонно и устало отозвался:
— Кто это?
— Да я… тут у вас проездом.
Веня снова замялся. Он не знал, как ему представиться, как объясниться — не рассказывать же ему всю историю знакомства с Сёмкой и посёлком Роз.
— Вы свет зажгите. Что стоите в потёмках? — посоветовал женский голос.
Веня нащупал выключатель и повернул его. Вспыхнула лампочка под оранжевым абажуром.
У окна на диване, покрытом серым полотняным чехлом, он увидел маленькую сморщенную, как сушёная груша, женщину. Поверх тёплого пледа в большую клетку лежала её единственная рука. Вся небольшая комната, метров в шестнадцать, была увешана гитарами, скрипками, балалайками и трубами.
Женщина сощурилась, Веня, очевидно, разбудил её, и поправила рукой волосы. Потом взяла со стула, который стоял рядом с диваном, очки и надела их.