Свадебные колокола
Шрифт:
— Тебе чего, сынок? — На Веню смотрели усталые грустные глаза. — Струмент взять хочешь?
— Я к вам от сына, — громко сказал Веня.
Женщина странно улыбнулась, часто замигала ресницами, и её глаза сразу стали совсем другими — бодрыми, свежими, озорными.
— Не забыл, — с радостью, в которой проступала материнская гордость, сказала тётя Соня. — Не признала вот гостя-то. Видать, быть тебе дюже богатым.
Через полчаса Веня сидел за дубовым четырёхугольным столом, на который было выставлено
Сибирские пельмени — это традиционное, даже можно сказать, национальное блюдо, как шашлык на Кавказе, как бишбармак в Казахстане, как кнедлики в Словакии.
Русский человек имеет пристрастие к крепкому горячему чаю, сибиряк — к пельменям в остром соусе. Ни один праздник в Сибири не обходится без пельменей.
А свадьбы? На иную свадьбу пельмени готовят до четырёх тысяч штук. После свадьбы может остаться водка, а пельмени никогда.
Такие пельмени ел Веня. А тётя Соня, придерживая култышкой руки буханку серого хлеба, здоровой рукой нарезала ломти.
— Давайте я, — предложил Веня.
— Ты не смотри, что однорукая, — тётя Соня улыбнулась, кивая головой. — Я всё могу робить, лучше иной двурукой.
Веня охотно поверил ей, глядя, как она ловко управляется с ножом.
— Ты мне расскажи, как сын там у вас? Я, почитай, его года четыре уже не видела, хоть и живём совсем рядом. Занятый он у меня больно. Только письма шлёт да деньги. Пишет, что работы много и крутится с утра до ночи. Хочется ему всё, как лучше. И дед таким был, и отец, да и муж мой. Все мы такие, Фисенки.
Веня чуть не подавился, услышав фамилию Фисенко. Он никак этого не ожидал. А Сёмка? Он же, подлец, ничего не сказал ему. Конечно, если бы он сказал, Веня не стал бы сюда тащиться. Он положил ложку на стол и хотел что-то сказать, но тётя Соня достала из ящика буфета, на котором местами уже облезал тёмный лак, стопку писем, завёрнутых в газету и перевязанных бечёвкой, и с гордостью выложила их перед Веней.
— Все собираю. Иной раз все подряд читаю, как книжку. Никому столько не пишут, как мне. И переводы хорошие шлёт. Только вот не выучился он у меня.
Из-за стенки, где находился кинозал клуба, ворвался в комнату свист и топот ног. Веня не сразу разобрался, в чём дело, лицо у него вытянулось от удивления и замерла рука с ложкой.
— Кино в клубе крутят, лента порвалась, — привычно отмахнулась тётя Соня. Она аккуратно собрала письма обратно в стопку и перевязала их бечёвкой. — Как его, любят на стройке?
Вопрос был поставлен прямо. Веня замялся и уклончиво ответил:
— Хороших людей везде любят, — но потом решительно добавил: — Ругается, как извозчик.
Он ещё о многом хотел сказать, но
Тётя Соня положила на стол несколько новеньких журналов и, разложив их перед Веней, сказала:
— В отца пошёл. Тот тоже любил покричать. — Она открыла журнал. — Здесь вот про ихнюю химию пишут. И снимки цветные есть. Очень мне нравятся. — Тётя Соня задумчиво улыбнулась, разглядывая в который, наверное, раз цветные снимки посёлка Роз. — Я когда ещё в девках ходила, всё думала фотографичкой стать. Заработки, говорят, у них хорошие и работа, знамо, интересная.
— Не знаю, — сказал Веня, вспоминая очкарика-журналиста Яшу Риловского и как он перед отъездом раздавал ребятам фотокарточки. Когда их Яша успел напечатать? Веня улыбнулся и добавил: — Всё ведь от людей зависит.
Тётя Соня поставила рядом с ним на табуретку синий патефон.
— Это вот сыну подарили в госпитале, он целый год пластом пролежал. Самый конец войны был. Он же у меня в разведке состоял, — говорила тётя Соня, крутя единственной рукой блестящую ручку патефона.
Бесконечно крутилась пластинка, и старая, как и сам патефон, мелодия военных лет наполняла комнату, рассказывая Вене о синем платочке, который нужно беречь.
Тётя Соня качала головой, будто соглашалась с песней, и неожиданно заговорила.
Веня слушал её, и ему показалось, что и одинокие гитары, и жёлтые скрипки, развешанные по стенам комнаты, тоже рассказывали ему вместе с хозяйкой историю человека, которого Веня не полюбил, — Фисенко.
Мать вспомнила прошлое…
ОЛЕНИ ПОЮТ
Зной июльского полдня тяжело висел в воздухе. Очевидно, такой зной и плавит асфальт в городе. Но там не было города, там ничего не было, кроме моря и гор. Изредка сухой ветер с моря пытался разогнать жару. Но в полдень это напрасная работа.
Лысые горы убегали вдаль, словно не было у них ни конца, ни края, как и у моря, тихого, неподвижного, совсем гладкого.
В разбитой, заброшенной землянке было трое. И тишина, будто тут кончался мир и остановилось время.
На полу на обожжённой соломе спал Яша Чандей, худой и костлявый матрос без тельняшки. Его плоская загорелая грудь мерно поднималась во сне.
Фисенко сидел за плохо сколоченным столом, готовым вот-вот развалиться, заваленным совсем молодыми зелёными подсолнухами. Фисенко тоже был без тельняшки, и на его груди синел выколотый морской якорь.
А третий — Валька Беда — симпатичный сопливый мальчишка, чёрный как негр, с грустными тёмно-карими глазами, как у ящерицы, тяжело дышал у входа в землянку. Он плохо переносил жару и тоже был без тельняшки.