"Сварщик" с Юноны 3 книга
Шрифт:
Мы на подходе к гавани Галичье в заливе Сан-Франциско, напротив одноимённого испанского порта.
Бумажный самолетик мечется над волнами подобно потерявшему близких человеку.
23 июля 1808 года за чудным чудом для этого времени наблюдают все. И сорванец Петька, старший сынишка, наследник Резанова, запустивший его в полёт с борта "Юноны". И переселенцы с экипажами со всех торговых судов и военных кораблей прибывшей из России флотилии и с чужестранных. И встречающие русские колонисты в Калифорнии с иноземными гостями, облепившие берег бухты Галичье
Бумажный летун падает камнем, но на полпути к воде выправляется и устремляется к берегу. Петька в восторге колотит по планширю. А я загадываю: Если долетит, то не зря я тут барахтался. Сердце бухает в ушах, во рту тошнотный привкус.
Пусть этот мир и не мой, раз Нельсон здесь жив.
Самолётик кренится и наддает в открытое море, слева в груди щемит.
Краем глаза вижу, как рядом Прокоп в парадном мундире с орденской лентой машет встречающей Анхелике, как на купеческих и военных судах свободные члены экипажей и переселенцы взволнованно галдят вдоль бортов, но ничего из окружающего не осознаю, гипнотизирую игрушку.
И самолетик, словно нехотя плавно разворачивается к берегу.
Мой облегченный вздох вливается в мощный хор пассажиров, членов команд флотилии и встречающих.
Но тут летун "клюёт носом", а навстречу ему тянется гребень отбойной волны, рукой пены кидается за добычей... Посмевшей бросить вызов стихиям.
Вопли болельщиков перекрывают гудение ветра в снастях и шуршание трущихся о борта волн, с берега несколько фигур отчаянно бросаются в воду.
Горсть наиболее алчных хлопьев пены облапили нежные крылья, по самолётику, словно по живому, пробежала судорога.
Моё сердце пропустило удар.
Но животворный ветерок не покинул в беде приятеля! В последний момент. Дружески подбросил нос самолётика, тот взмыл и убийственная лапа пены, лишь краешком мазнув по хрупкому крылу, в бессильной злобе с шипением плюхнулась в пучину.
А бумажный летун победно перемахнул через задравших головы встречающих, подбадриваемый с обеих сторон неравнодушными зрителями. С ним взлетело и моё настроение.
Петька, который и запустил бумажную модельку, от возбуждения подпрыгивает у борта.
На моих руках, то есть на руках хозяина моего тела, Николая Петровича Резанова, заливается в восторге его младший сынишка Мигель. А справа, подхватила под руку Кончита:
– Ой, Коля, у меня чуть сердце не разорвалось! Ух, маленький негодник!
– шутливо погрозила пальчиком довольному проделкой пацанёнку Петьке. А я, по устоявшейся негласной договорённости с владельцем тела, как бы отступил внутрь.
Резанов принялся любезничать, его суженная звонко смеётся, а я в этот момент друг отчётливо осознаю: Вот они любят друг друга, они друг у друга есть, а где моя Машка? Перед внутренним взором роятся картинки наших с любимой выкрутасов. Сердце защемило.
Вот он, берег. Какие-то полторы сотни километров до дуба-портала. Ещё несколько часов, пусть даже дней и я вновь дома.
Первый
– словно прикладом "калашникова" по башке оглоушило! Ведь если Нельсон жив сейчас, в 1808 году, вряд ли это мой мир! В моём мире этот настырный одноглазый британский адмирал погиб в трафальгарском сражении 1805 года. А я тут лишь с 1806-го. А коли так, то, что я тут делаю!?
Нет, в самом деле, всё, что я изначально задумал, при моём сюда попадании в марте 1806 года: уберечь от преждевременной гибели Резанова, обвенчать его с Кончитой с лихвой перевыполнил как "стахановец". А значит, имею полное право вернуться домой! Поэтому и гнал нашу флотилию.
"Ты что это, Сергей Юрьевич, задумал?" - внезапно услышал я в голове голос совладельца тела.
– "А? Что" - "Приплясываешь чего? Что задумал, спрашиваю?"
Я уже забыл, что он изучил меня вдоль и поперёк, получше, чем я сам себя знаю. И подмечает такие особенности моей личности, которые проходят мимо моего рассудка. Говорить ему сейчас правду не имеет смысла: ворчать начнёт, нудить.
«А? Так, Вашбродь. Вот прибыли, радуюсь", - благоразумно увильнул.
Ну не стану же говорить, что решил как только сойду на берег, мчаться к дубу-порталу. Мол, что свои дела поделал, теперь пора возвратиться домой.
Какой смысл в бесполезных объяснениях? Он сейчас ведь по-дворянски упрётся: " Уйти немедля никак не возможно, Сергей Юрьевич! Это не принято... Так мы сделаем тому-то плохо... Тех-то поставим в неловкое положение...".
Я, конечно, подыщу подходящие доводы, чтобы убедить его - не первый раз. Но чего ради тратить время и напрягаться, если в итоге всё равно выйдет, по-моему? Да не буду ничего говорить и всё. А просто сделаю. Потом по факту поймёт, что так лучше.
Поэтому "перевёл стрелки": "Да вот, Вашбродь, всё-таки как-никак Новая земля, наша с тобой Вотчина, волнуюсь".
Ничего необычного Резанову я не сказал. Он хмыкнул и придрался: "А ты что же, в этой простолюдинской хламиде так и пойдёшь?" - "А что такого?" - оглядел я свои "гершалки", аналог джинсов моего мира, покрой которых я показал нашему портному Гершелю на рейде Архангельска, весьма удобными получились. Тот с сыновьями с азартом в походе их нашил, нарасхват шли.
Надо сказать, что свободную одежду: "гершалки", рубахи навыпуск и т.п. Резанов до сих пор не одобрял. Хотя красноармейские гимнастерку и галифе за удобство для солдат воспринял благосклонно.
"Что такого, Что такого, - проворчал Резанов, - "Э-э-э, аполитично рассуждаешь, - голосом товарища Саахова из фильма "Кавказская пленница", невесть как вытащенным из моей памяти, проскрежетал Резанов: - "Ты есть кто? Ты есть сокесарь Императора России здесь! А не простой приезжий переселенец. Значит, соответствовать должен. И нашим людям здесь приятно чествовать представителя Императорской семьи, как признание их заслуг, что они не гости тут безродные, а хозяева настоящие. Я тебе, Сергей Юрьевич, поражаюсь. Иной раз мыслишь с умом государственного мужа, а порой рассуждаешь как ребятёнок. Ты, как-никак, властитель этих мест