Сватовство
Шрифт:
Луга были широкие, заливные, и веснами, когда река поднималась из берегов, красавинцам приходилось бегать домой через Осиново — крюк километра на полтора. Прямой-то ходьбы на сорок минут, а на окружку и за час не успеешь.
Татьяна шла не спеша. Луга зеленели второй отавой. Кое-где скосили и сложили осенчуг в копны. Татьяне хотелось, как маленькой, распластать руки и зарыться лицом в увядающую в копнах траву, но она боялась зазеленить платье. Это платье Татьяна сшила недавно, а зауживала только вчера, чтобы можно было в нем себя чувствовать всю. А то идешь
Вот уж мать-старуха поохала:
— Если по шву разъедется, голая домой побежишь?
— Уж лучше голая, чем не по моде.
Мать плевалась:
— Вертихвостки вы, больше никто.
А перед кем им быть вертихвостками-то? На всю Березовку два неженатых парня осталось — Петька-печатник да комбайнер Толя Чигарев. Остальные-то все малолетки. «Недопарыши», как их зло окрестила Тамарка Братушева. Не перед ними же, недопарышами, выхваляться нарядами. Да перед ними и крутись — не поймут ничего: от горшка два вершка… Ровесники-то Татьяны поуезжали из Березовки кто куда: рыба ищет где глубже… И недопарыши — закончат десятилетку — махнут в институты да на ударные стройки. А Татьяне, может, придется проторчать в этом проклятом киоске всю молодость: выглядывай, знай, из окошечка, смотри, кто пропылил по дороге, кто приехал в гостиницу. Да-а, одна отрада в том, что киоск рядом с гостиницей. Все-таки, когда командированные бросали на тебя восхищенные — а они именно восхищенные — взгляды, у нее радостью перехватывало дыхание, и она невольно начинала прихорашиваться: поправлять волосы, одергивать платье…
Приезд Юрия Ивановича совсем вывел ее из себя. И ведь парень полунамека даже не сделал, что она ему нравится, — поздоровается смущенно, купит газеты и уйдет, ни разу не оглянувшись, — а вот подсказывало сердце, что он, как выразилась бы Тамарка Братушева, положил на Татьяну глаз.
Татьяна покрутилась перед зеркалом и осталась очень довольна собой, своей фигурой. С Тамаркой Братушевой они одногодки, Татьяна с ней и равняться не станет. Тамарку разнесло, как сорокалетнюю женщину, а у Татьяны талия, как у киноактрисы, — глаз не оторвешь, если начнешь смотреть в зеркало.
Татьяна обула лакированные туфли, и мать опять ее укорила:
— Ты куда это вырядилась?
— На работу.
— Смотри, с твоей зарплатой быстро профукаешься… На работу она в новых туфлях пойдет…
— Да у нас сегодня собранье, — соврала Татьяна.
— У вас каждый день собранья да заседанья, — проворчала мать, но больше оговаривать ее не стала. Только внимательно посмотрела на дочь и добавила: — Ты сегодня, Танька, как пьяная.
— Ну если у тебя в кадке вино припасено, так пьяная, два ковша воды выпила, — смеясь, осадила ее Татьяна, и мать замолчала.
А Татьяна и вправду была как пьяная, ее тянуло попрыгать на одной ноге, но она опасалась, что платье расползется по шву, смиряла прыть, ходила по избе плавно и вслушивалась в свою походку. От волос струился запах болгарских духов, которыми Татьяна незаметно от матери спрыснула голову.
Татьяна духами раньше почти не пользовалась, стояли
«Ну, не дура ли… — корила она себя. — Вырядилась как идиотка, а ради чего».
Весь день ее томило смутное беспокойство. И даже сейчас, когда она шла лугами, когда ждать было нечего, щемящее чувство настигающей перемены в судьбе не оставляло ее. Ей чудились сзади шаги, Татьяна невольно оглядывалась. Но луга были по-осеннему безлюдны, тихи. И только выцветшие за лето пепельно-серые скворцы носились шумными стаями, то опускаясь на выбритые косцами прогалы, то взмывая суматошными косяками к небу, где верховой ветер опрокидывал их и прижимал снова к земле. Скворцы готовились к дальнему перелету.
«Ну, не дура ли, — повторила она укор в свой адрес. — Просидела весь день как на иголках, да и теперь оглядываюсь. Ох, дура».
Татьяна ускорила шаг и неожиданно для себя подумала, что оставшиеся в гостинице Юрий Иванович и Бойправ сейчас, наверное, говорят о ней. Лицо у нее полыхало жаром: «Ой, Бойправ ведь такой приметливый, от его взгляда не ускользнет ничего».
Бойправ сразу, конечно, обратил внимание, что Татьяна как на свидание пришла: и платье-то на ней новое, в обтяжечку сшито, и туфли модные, на толстом, высоком каблуке.
У Татьяны от испуга, что Бойправ разгадал ее, сжалось сердце, и она вообразила, как он тычет Юрия Ивановича в бок: «Ну, чего растерялся? Девка-то, видишь, навстречу тебе рванулась».
Татьяна не могла представить, что отвечал ему Юрий Иванович, но голос Бойправа слышала как наяву: «Да ты чего мнешься? Беги догоняй! Она же ради тебя полфлакончика духов на себя выплеснула. Вон в гостинице-то после нее и то как в женской парикмахерской пахнет».
Вчера командированный, покупая газеты, задержался у киоска дольше обычного, облокотился о столик и задумчиво протянул:
— Хорошо здесь у вас…
— А чего хорошего-то? — поинтересовалась Татьяна.
Он смутился. Видно, говорил эти слова для себя, а не для нее. И напрасно Татьяна подумала, что он пытается завязать знакомство. Просто задумался человек…
— Чего хорошего? — переспросил он. — Да как-то уж очень размеренно жизнь идет… Будто и забот у людей нет никаких, никто никуда не торопится…
— Как это не торопится? — не поверила Татьяна. — Тут с зарей встают и с зарей ложатся — и не успевают всех дел переделать.
Командированный задумался.
— Да, конечно… Я знаю, — согласился он, а сам тут же и возразил: — Но как-то размеренно все идет. Люди знают, что делают… Так бы и переехал к вам.
— Милости просим, — засмеялась Татьяна.
Он печально покачал головой, свернул газеты в рулончик и торопливо попрощался.
Татьяна весь вечер и весь сегодняшний день продумала над его словами и поняла только одно, что чего-то командированному не нравится дома. А чего? Неужели и в самом деле здесь лучше? Вот уж Татьяна этого никогда б не сказала. Да она б с закрытыми глазами куда хочешь уехала, только бы не оставаться в этой дыре.