Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий

Яркевич Игорь

Он меня раздражал, но я его не прогонял и продолжал иногда с ним встречаться уже даже после либерального детства. Когда у меня случилась проблема с уздечкой, я позвонил именно ему.

Никакой проблемы с уздечкой не было. Просто я затянул с началом жизни в сексе, и хуй через уздечку об этом напомнил. Так что проблема была не с уздечкой, а с либеральным детством. Либеральное детство продолжалось, хотя должно было уже закончиться давно. И чтобы решить проблему уздечки, нужен был друг - друг либерального детства. А из друзей либерального детства оставался только он. Остальные друзья либерального детства остались в либеральном детстве.

Приехал он сразу и сразу осмотрел уздечку. Сначала он хотел лечить гипнозом, - он увлекался и гипнозом тоже. Но я сказал, что гипноз меня

не берет. Тогда он предложил отсосать. Мне кажется, он выжидал с предложением отсосать до того момента, как у меня возникнет проблема с уздечкой и нельзя будет подействовать гипнозом. И тогда он сможет спокойно попытаться предложить отсосать.

Он, конечно, меня обманул. Там не нужен был гипноз и тем более совсем не требовалось отсосать. Там все было нормально: абсолютно здоровый хуй и абсолютно здоровая уздечка. Он специально решил заморочить мне голову с уздечкой, чтобы попытаться предложить отсосать.

Он меня почти уговорил. Я был настолько испуган, что почти согласился. Тем более что он предложил попытаться отсосать не потому, что ему так хотелось, а потому, что так требует уздечка. У меня появился повод вернуть долг либеральному детству. Отдать либеральному детству ту каплю гомосексуализма, которой ему так не хватало для классики либерального детства.

Но все кончилось хорошо - он не отсосал. В последний момент я отказался. Мы не поссорились. В тот же вечер он учил меня играть на гитаре и пел рок-н-ролл на стихи Солоухина. Ему казалось - будет очень смешно, если положить стихи кондового советского поэта Солоухина на рок-н-ролльный стандарт. Но вышло не смешно. Вышло абсолютно нормально. Никакой оппозиции советского стихосложения западной свободе я не заметил. Стихи кондового советского поэта идеально гармонировали с рок-н-ролльным стандартом.

Потом он еще раз пытался лечить меня гипнозом, на этот раз, кажется, от психологической закомплексованности. По его представлениям, я психологически был очень закомплексован. Но уже не пытался предложить отсосать.

Потом он пропал. Позвонил он лет через двенадцать и поделился впечатлениями о моих книгах. Потом рассказал о себе.

Естественно, он ушел в Интернет. Там проводит все свободное время, там читает обо мне и там непонятно каким образом нашел мой номер телефона. Раньше чем только не занимался, а теперь преподает психологию; нравится заглядывать под юбки девочкам. К нему на семинары приходят в основном девочки в юбках. Преподавая психологию - он имеет возможность заглядывать им под юбки; ради этого и преподает психологию. А недавно раздел всех школьниц четвертых - пятых классов в одной из школ своего района, очень хотелось потрогать целочек. Он выдал себя дирекции за врача, занимающегося акупунктурой и проверяющего школьниц определенного возраста на какую-то болезнь по заданию комитета здравоохранения. Дирекция поверила, отдала ему на час отдельный кабинет и привела ему всех, кого он просил. Школьницы разделись. Они мерзли и переминались с ноги на ногу. От них шел неповторимый запах нераскрывшейся пизды. Жена тоже в этом участвовала. В общем, ему снова живется довольно уютно. Он даже хочет написать научно-фантастичский роман, но пока еще, правда, не знает о чем. Еще он сказал, что у него есть свои люди в ФСБ и если не дай Бог что, он меня может с ними познакомить.

Либеральное детство кончается плохо, а друзья либерального детства кончают еще хуже. Теперь он уже не напоминал конгломерат Башмачкина, Павки Корчагина и академика Сахарова. Теперь это был абсолютно ебнутый урод. Теперь это был персонаж для Сологуба. Если бы Сологуб сейчас писал продолжение "Мелкого беса", то смог бы его использовать как протагониста.

Либеральное детство еще раз напомнило о себе. Это ведь совсем не он тогда пытался предложить отсосать. Это был хуй. Хуй русской интеллигенции. У русской интеллигенции есть хуй. И этот хуй на меня не стоит. А я, между прочим, делал и делаю все возможное, чтобы этот хуй на меня стоял. Я только имитировал равнодушие и даже ненависть к этому хую, а сам всегда мечтал только о нем. Мечтал в либеральном детстве. Мечтал и потом. Я всегда надеялся ему понравиться, -

чтобы этот хуй вставал на меня так же, как на героев либерального детства. И сейчас тоже надеюсь, хотя знаю - он на меня не встанет. Не встанет никогда. Не стоит надеяться. Можно не стараться. Но я надеюсь и стараюсь ему понравиться. У меня был только один шанс понравиться этому хую, - когда друг либерального детства через несколько лет после окончания либерального детства предложил у меня отсосать. Хуй русской интелигенции хотел тогда попробовать вступить со мной в контакт через попытку друга детства предложить отсосать. Но я не воспользовался этим шансом. И хуй русской интеллигенции мне этого не простил. А теперь он меня дразнит и выдает себя за друга детства, чтобы ему было удобнее меня мучить. В либеральном детстве он уже притворялся другом детства. Потом он притворялся им тоже. Теперь он им притворяется снова. Но теперь он даже и не предполагает вступить в контакт. Просто ему удобнее меня мучить в такой вот форме.

Но друг детства не знал, кто им притворяется. Друг детства не понимал, что его используют. Друг детства говорил со мной не как хуй русской интеллигенции, а как друг детства и вспоминал случаи из детства, разные глупости, которых я не помнил. Потом он стал серьезным и заговорил как хуй русской интеллигенции. Он сказал, что я изменил либеральному детству. Как писателя он меня осуждал за разврат. Среди современных русских писателей фавориты у него другие. Но четких критериев в литературе нет. Обожает Пушкина и Бродского. Читает их вслух жене и детям. Увлекается буддизмом. Сразу же рассказал мне притчу про слонов. Хотел еще рассказать притчу про обезьян и крокодилов, но я уже не выдержал. Я перевел разговор на компьютеры. Какого хуя он позвонил, я так и не понял.

Но когда мы заговорили о компьютерах, у него дрогнул голос. Он едва не заплакал. Он напрашивался, чтобы я взял его следить за моим компьютером.

И тут я понял, что он меня любил. Он любил меня все мое либеральное детство. Он любил меня до того, как предложил отсосать, когда предложил отсосать и после этого тоже. Может быть, он и сейчас меня любит. Он был готов сразу приехать проверить компьютер, чтобы снова попытаться предложить отсосать. Но я снова отказался. На прощание он хотел рассказать до конца притчу про обезьян и крокодилов. Когда я вешал трубку, обезьяны по-буддийски ловко что-то ответили крокодилам.

У либерального детства всегда один и тот же результат. В результате либерального детства я должен был стать таким же говном, как последний друг либерального детства и как все остальное говно либерального детства. Я был совсем близко к тому, чтобы самому превратиться в такое же точно говно. Я тоже должен был сейчас нюхать несовершеннолетних голых школьниц, читать вслух Пушкина и рассказывать притчу про обезьян и крокодилов. Все могло быть именно так. Это было бы вполне закономерно. Меня спасло только чудо.

Тираны и сатрапы

Как я люблю их, сирых, замученных, приезжающих в Москву за ветчиной и за правдой, - да пошли они все кто куда может! Терпение мое лопнуло, силы мои на исходе. Вот именно - кто куда может!

Люблю писать о лагере. Там страшно, там насилуют через задний проход. В жизни нашей мещанской тоже могут сделать это случайно, или за деньги, или если полюбишь, или очень попросишь. А там это сделают обязательно, бесплатно и независимо от того, любишь или не любишь, просишь или не просишь.

Я в лагерях не бывал, но сильно чувствую. Ведь через них прошли все честные люди! А вообще это традиция нашей литературы - писать о том, чего не знаешь, но сильно чувствуешь.

Я - писатель, то есть поэт. А поэт, как мне кажется, не читатель. Он слушатель. Я люблю слушать революционные песни.

Я думал, что во сне буду беседовать с ангелами, на худой конец - с Пушкиным, Байроном, Гете и другими великими поэтами-освободителями. Но нет ко мне в сны стали приходить Красин, Минский, Кржижановский, Шкулев... Я сначала огорчился, и понятно почему - негоже левому поэту видеть такие сны; но потом даже обрадовался. В конце концов, они тоже освободители, но только от другого. И тоже поэты с собственной, ни с кого не скопированной судьбой.