Свечи
Шрифт:
– А если я навсегда потеряла это? Если Он больше не заговорит со мной?
– Он уже говорит. Через твою тоску. Через твою верность. Через этот шаг сюда, в храм. Ты пришла не потому, что хочешь услышать Бога, а потому что не можешь больше жить без Него. Это – больше, чем молитва. Это – жертва.
Она положила руки на колени ладонями вверх, как будто укладывала в них что-то святое. Осталась сидеть в храме ещё долго – как у источника, вода которого пока не течёт, но которую ждёшь всей душой.
А потом, через неделю, пришла снова. Встала на клирос, молча перелистывала ноты. Не пела – слушала.
+
Свеча девятая
О мужчине, который ненавидел своего отца
Он был не просто человек с тягостным прошлым, а живой памятник тем, кто заблудился на жизненном пути и не смог найти выхода. Его глаза, когда он впервые пришёл к отцу Алексию, были полны горечи и пустоты. Не простое отчаяние – а отчаяние, которое осквернило все его лучшие порывы. Он был сдержан, но из каждого его движения вытекала невыносимая тяжесть, как из старой деревянной бочки, что давно поглощала дождь и потом отдавала его в землю. Он сидел перед священником, держа в руках шляпу, как последний осколок своей жизни, и не знал, что сказать.
– Батюшка, я ненавижу его, – начал он с холодом, с тем, что давно сидело внутри. – Мою жизнь разрушил он. Всё, что есть у меня – это последствия его жестокости, его молчаливого презрения ко всему, что я любил. Почему я должен любить его? Он был не просто плохим человеком – он был моим отцом.
Отец Алексий не стал торопиться. Смотрел на него, не осуждая, и в то же время не отвергая его слов. Он знал: у каждого есть свой путь, и, когда ты приходишь ко Христу, тебе не нужно сразу понять все детали, все болезненные вопросы жизни. Важно, чтобы сердце осталось открытым.
– Ты видишь в нём врага, – сказал священник мягко. – Ты ждешь, что он вдруг станет тем, кого ты себе придумал, тем, кем он быть не мог. Но знаешь, что я тебе скажу? Он тоже был человеком, и в его жизни было столько боли, сколько может выдержать только душа, к которой Он, Бог, ещё не пришел.
Мужчина взглянул на него с изумлением. Он не понимал, что может быть за этим. Он был привыкшим к ненависти, к боли, к оглушающему гневу, который сжигал всё вокруг. Его отец был для него не просто обидчиком, а главным врагом, тем, кто не дал ему не только любви, но и возможности быть человеком.
– Ты говоришь о нем, как о человеке? – повторил он, смиряя в себе странное удивление. – Я не могу его простить, батюшка. Я… я ненавижу его.
– Да, ты ненавидишь. Но ненависть эта – пустая. Она не меняет его, не изменяет тебя. Это как камень, который ты держишь в руках, ожидая, что он разрушит что-то. На самом деле, он разрушает только твои руки, когда ты его держишь. Ты должен отпустить его.
Он молчал, его взгляд был невыразительно пустым. Он хотел бы, чтобы отец Алексий сказал что-то ободряющее, сказал бы, что вот – нужно сделать это, и всё будет хорошо. Но ничего подобного не было. Батюшка говорил о чем-то другом. О чём-то неизбежном. О том, что никто не может изменить, но все должны пройти.
– Я знаю, что ты не хочешь прощать, – продолжал
Он кивнул, но не верил в эти слова. Как можно быть свободным, если вся жизнь – сплошная цепь предательства и боли?
– Ты ждешь, что Бог изменит его, – сказал священник. – Но Бога нужно позвать, а не ждать, что Он придет и всё изменит за нас. Бог поможет тебе простить. Не потому, что твой отец был прав, а потому что твое сердце не должно быть заточено в этой тюрьме ненависти.
Прошло несколько недель. Мужчина приходил снова и снова, но все-таки что-то в нём начало меняться. Он не мог и не хотел сразу прощать – это был бы ложный шаг, неискренний. Но в его сердце что-то начало очищаться, как скалы, что подвергаются дождям и ветрам, и на которых через много лет появляется зелёный мох.
Однажды он вернулся и сказал, что понял: прощение – не для того, чтобы забыть. Это не забвение боли, не примирение с тем, что было сделано. Это отпускание того, что больше не держит человека. И он смог хоть немного отпустить. Не всю ненависть, не всех своих демонов. Но хотя бы начало.
– Я научился видеть в нём не врага, а того, кто тоже был человеком. И теперь я могу просто молиться за него. Могу, наконец, молиться за его душу. И за свою.
Отец Алексий поклонился ему, не сказав ни слова. Они оба знали, что этот путь ещё не завершён. Но мужчина начал смотреть на свою боль не как на непреложную данность, а как на вызов. Встреча с отцом не была решена в один момент, но это было начало.
Путь к прощению – не мгновенная встреча с Богом, а долгий процесс очищения сердца. И каждый шаг – это не только молитва, но и освобождение, на которое нужно решиться.
+
Свеча десятая
ЕФИМ
I. Посох разума
Послушник Ефим был от природы мягок и жалостлив, будто ладанка с мёдом – всем пахнет и ко всякому липнет. В обители он был недолго, всего второй год шёл, но сердце у него болело за весь мир так, будто это он распялся за грехи всего рода человеческого. Постоянно ходил, как свеча перед иконой – тихий, вытянутый, сгоревший наполовину.
Однажды, после службы, он подошёл к отцу Парфению, старцу, прожившему на Афоне двадцать лет и ещё пятнадцать в глухом скиту. Лицо у него было, как иссушенная земля после дождя: трещины – да благодать. И глаза светились, как звёзды перед рассветом.
– Батюшка, – говорит Ефим, – как мне радоваться, когда люди страдают? Вот слышу: в Африке дети голодают, в больницах стон стоит, война, сироты... А я хлеб ем и солнце вижу. Мне стыдно за мою радость.
Отец Парфений кивнул, отложил пруток, которым горлиц от гряд гонял, и говорит:
– Ты, братец, представь себе такую картину. Идёшь ты по лесу, да видишь – яма. А в ней – два человека: один ногу сломал, другой в грязи увяз. Кричат, мол, помоги, милый человек. И вот ты стоишь над ямой и думаешь: “Не могу радоваться, коли они страдают”. И... прыгаешь в яму третий. Думаешь, легче им станет?