Свет и Тень

ASTORIS

– Зубы мне не заговаривай, – перебила Алька Рыска, – Признавайся: болит?

Альк закатил глаза.

– Всё видит! – со вздохом, проговорил он. Помолчал и всё же нехотя признался, – Так, на погоду ноет. Озеро это ещё, сырость...

А Рыска уже копалась в сумке, давясь слезами. Что-то слишком много всего в последнее время выпало на её долю, и плакать она стала по поводу и без повода.

– Не надо ничего, само пройдёт, – попросил Альк.

– Да хватит играть в героя! – жёстко сказала путница, – Если смажу чуть-чуть, хуже не будет, – она открыла маленькую баночку с зеленоватой, остро пахнущей мятой мазью и предельно осторожно нанесла её на шрам на

теле Алька, при этом тяжело и горестно вздохнув. В следующий раз, прошу тебя, не молчи, – печально попросила она, рассматривая бледно-розовый, идеально прямой рубец, начинающийся на середине груди, тянущийся через весь правый бок и заканчивающийся у бедра, – Бедный мой, – прошептала она, дотронувшись губами до его шрама и тут же отворачиваясь, чтобы Альк не видел её слёз.

Уже два года прошло с тех пор, как Альк и Рыска поженились, и за эти два года она смогла пожалеть лишь об одном: что это не произошло раньше. Рыска и представить себе не могла, что на неё прольётся такой водопад любви и заботы. Конечно, прилюдно это никак не выражалось, но она была уже достаточно взрослой и мудрой, чтобы этого не ждать. Она и сама научилась не подначивать его и не спорить с ним прилюдно. Зато стоило им остаться наедине, как Алька словно подменяли. Он переставал показывать ей своё “я”, слушался Рыску буквально во всём, позволял ей себя жалеть, если ей того хотелось, и старался ни словом, ни делом не расстраивать, особенно избегая слёз.

Но был всё же один повод для этого, с которым и ему ничего было не поделать.

В первую их брачную ночь, в замке Альковых родителей, Рыска впервые увидела шрам на теле своего любимого, при чём, увидела не сразу, а после того, как схлынула первая волна страсти.

К тому времени Рыска была уже настолько закалённой, что ей бы и в голову не пришло бояться смотреть на последствия ранений, ибо повидала она на тот момент и трупы, и раны, при виде которых кровь стыла в жилах, и даже ещё живых, но уже обречённых людей, нашпигованных арбалетными болтами либо разрубленных почти пополам. Да и не просто созерцала она это со стороны, а принимала активное участие в исцелении, не раз, не два и даже не сто. Да и убивать, чего греха таить, приходилось...

Но когда Рыска увидела это... Альк навсегда запомнил, как она побледнела и рухнула как подкошенная. И хотя почти сразу и пришла в себя, две лучины потом беззвучно плакала, прижавшись а нему всем телом. Как она потом призналась, сама не поняла, почему так отреагировала на это. Однако он чувствовал, что всё она поняла... Просто не признается.

Рыска тоже старалась не раздражать мужа лишний раз, и за два года умудрилась ни разу с ним не поругаться, предпочитая лучше уступить, чем нарушить равновесие в их паре. Словом, не смотря то, что за два года они так ни разу и не расставались, они нисколько не надоели друг другу и были абсолютно счастливы. Война, которая хоть и не была непрерывной, а вспыхивала в виде стычек то тут, то там, – и та не могла помешать их счастью. Она лишь сплотила их ещё сильнее.

Путники не сидели на одном месте; их постоянно посылали туда, где они были больше всего необходимы, как сейчас. По сути, их жизнь не претерпела значительных изменений: они как и прежде, жили в дороге. Но теперь они были вместе. Они были сильнее, чем раньше. Но зато появился страх потерять друг друга. Оба помнили, как плохо было в одиночестве, и никто не хотел снова это пережить, а потому они старательно берегли друг друга. Если бы они общались с кем-нибудь более тесно, окружающие умерли бы от зависти к таким отношениям.

... Рыска

убрала мазь в свою сумку и ушла в тёмный угол комнаты, которую они сняли до утра в кормильне, сделав вид, что жутко занята. На самом деле она просто хотела справиться со слезами, чтобы Альк этого не видел.

– Ты плачешь, что ли? – догадался он.

– Нет, всё хорошо, – отозвалась она бодро и почти достоверно. – Просто нос течет...

– Давай тебя подлечу, – предложил Альк снова.

– Нет, не надо, – отказалась Рыска, – Тебе самому плохо. Надо беречь силы. Я сама справлюсь. – она подошла к двери, – Я сейчас пойду вниз, выпью варенухи и вернусь. Она мне всегда помогает. А ты спи... – она не звала его с собой лишь по одной причине: её всё равно душили слёзы. Выйдя в коридор, она отошла немного от двери и разрыдалась, облокотившись о стену.

Она не то что переживала за своего любимого: перед его страданием в её понимании меркла даже собственная боль. И хуже всего было то, что и поделать-то ничего было нельзя! Рыска понимала, что последствия этого ранения полностью не пройдут никогда, потому что Альк уже не молод. Было бы ему лет на двадцать поменьше... Ну хорошо, хотя бы на десять – и можно было бы на это надеяться ( ведь от того ранения пятнадцатилетней давности почти ничего не осталось), а так... И думать нечего.

А самое главное, кто будет заботится о нём, когда она сама умрёт? С кем он останется? Ведь ей осталось уже недолго, она чувствует... Хоть бы та иргемаджинка, о которой Альк рассказывал, Марина, приехала, что ли... Было бы не так печально оставлять его, зная, что кто-то будет любить его так же, как она. Тут и ревность уходила на задний план...

Да ещё кое-что произошло совсем недавно.

За последние два года из-за войны у Рыски так и не было возможности повидать тётю и детей. Вырваться в Калинки ей удалось лишь два месяца назад, в конце осени. То, что она узнала там, стало последней каплей в чаше её бесконечного терпения и спокойствия.

*

... На землю тихо ложился первый снег. Первый настоящий в этом году... Было очевидно, что он уже не растает, потому что мороз на улице был хоть и не сильный, но постоянный. Рыска была этому даже рада: болота, по которым пролегала дорога от Ринстана до Калинок, вполне замёрзли, и передвигаться теперь было легко.

Они ехали молча, бок о бок, думая каждый о своем. От предвкушения встречи у Рыски сладко щемило сердце. А больше всего её радовало то, что дети, наконец, познакомятся с отцом. Она уже и не надеялась, что ей суждено это увидеть и молча благодарила божиню.

И никто из них двоих, таких сильных, умных и опытных не сумел этого почувствовать: до последнего радовались, как идиоты!.. Пока тётя не сказала, и в мыслях такого не было.

... Скрипнула калитка, и пятилетняя Вангелия, прямо как была, без верхней одежды, сбежала по ступенькам крыльца, увидев мать в окно.

Рыска, не помня себя от счастья, подхватила ребёнка на руки, расцеловала в румяные щечки.

– А я знаю, кто ты! – воскликнула девочка, обратив внимание на Алька, – Ты мой папа!

Альк усмехнулся.

– Ну раз знаешь, тогда, может быть, и меня поцелуешь? – спросил он.

Вангелия потянулась к отцу, и Рыска чуть было её не уронила. Более чем за год, что она не видела дочь, девочка сильно выросла и стала тяжеловата для хрупкой матери.

Альк принял ребёнка у жены, но Рыска успела перед этим заметить, как у него дрожит рука. Не железный он, и она всегда это знала... Но как же всё-таки хорошо, что божиня послала им детей!