Светило малое для освещенья ночи

Бархоленко Алла Федоровна

И, вдруг фыркнув так громко, что законная очередь разом смолкла, Лушка вильнула тощей задницей и хлопком двери отрезала от себя дальнейшие рассуждения на интересную тему.

— В Прибалтику ездила. На «Бьиюк-Кабриолете». Они не знают, что такое «Бьюик»? Ну, это сундук тридцатых годов, но стоит миллион.

— Кооператор?!

— Гонщик. Он туда на соревнования. А у него вдруг давление. Не допустили. Вместо него — другой. А мы с трибуны смотрим. А этот другой, то есть на вираже — вжих!.. вжих!.. И вдруг колесо в сторону! Раз, раз, бум, трах — костей не осталось. А мы на трибуне. Мой побелел и раз-раз — в обморок. С трибуны грохнулся, щиколотку вывернул.

Ну, я — дерг, дерг! — заморгал. Понять можно — если б не давление, это он бы без этого колеса, а мне цветы на могилку, а обратно — пешком. Ну, я его в «Бьюик-Кабриолет» — и на взморье. Не сезон, конечно, но пусть отдышится.

— Врать-то! — выслушав все, обиделась подруга. — Полмесяца назад у меня была.

— А «Аэрофлот» на что? — усмехнулась Лушка.

— А машина? — настаивала подруга.

— Деревня! Да в этих самолетах грузовые отсеки — как ангары, хоть с трактором лети. Если б не очередь, я бы там еще осталась.

— Какая очередь?

— Да так… Потом расскажу.

Но потом рассказывать не понадобилось, девицам было невтерпеж слушать про чужие виражи, они спешно придумывали свои, но, видя скучающую Лушкину харю, сникли — «Бьюик-Кабриолет» им было не выдумать.

— Встряхнемся, может? — предложила Лушка. — А то я одеревенела после больницы.

— Какой больницы? — вытаращила и без того круглые глаза подруга.

— Да не говори! Такие халявы… Все на следующий день вприпрыжку, а мне — постельный режим.

— Залетела?.. — Глаза подруги завистливо заблестели. Ей не получалось забеременеть и попасть на аборт, от этого подруга чувствовала себя неполноценной, лишенный риска балдеж терял остроту, однажды партнер увидел, что она зевает в самый неподходящий момент, и это беднягу настолько ошарашило, что он непроизвольно поник и даже как будто уменьшился.

— Ты чего? — спросила его смутившаяся подруга.

— Ну ты и кляча! — проворчал приятель, отваливаясь. — На кой я надрываюсь?

— Так тебе же надо! — моргнула подруга.

— А хрен ли мне в этом?

— Так и мне не очень.

— Так на черта?!

— А я больно знаю! Все так, и я так.

— Во, квашня! — изумился приятель. — А пошли вы все… Лучше гири кидать.

— Тебе гири, а мне чего?

— Твоя забота. Ну, блин! Это вы, бабье, мужиков низвели… Рвать тянет!

Он даже одеваться не стал, выскочил, как был, крикнув напоследок:

— В монахи, к чертям, уйду…

Что и послужило для остальных поводом узнать историю в подробностях, от которых потерпевшая и не думала удерживаться. Через какое-то время явилась развязка: строптивый приятель действительно подался в Печорскую лавру и стал то ли послушником, то ли еще кем.

— Представляете?.. — таращила глаза подруга. — Через мою… к Богу обратился!

Слушавшие хохотали и просили повторить сюжет с самого начала.

В дальнейшем подруга следила за собой, приноровилась зевать не раскрывая рта, скулы заворачивало за уши, но получался и дивиденд — кое-кто принимал это за подступающее вдохновение. Но, вообще-то, запал без Лу клонился к нулю, а другого на ум не шло, так что предложение поразмяться явилось как нельзя кстати.

Лушка и всегда была без бортов, а тут такое наворачивала, что мужской пол заклинился, наутро невозможно было пойти на работу, не застегивались проклятые джинсы.

— На работу! — хохотала Лушка. — А тут вам что?

К ней стояли в очередь, но утихали лишь на минуту, от безвыходности пользовали других, подруга постепенно стала подвывать, махала руками, пытаясь взлететь, а когда, израсходовавшись,

от нее отворачивались, она ловила ближнего, даже если он был занят, в ней выросла дикая сила, обрушивавшаяся на того, кто попадался, и жертва теряла лик божий и становилась орудием, потом подругу одновременно изнасиловали все, кто там был, и она, сладостно всех исцарапав, наконец-то отключилась от напрасно дарованного сознания и выпала в том слое, где поминутно размножались простым делением и потому, надо полагать, пребывали в постоянном кайфе миллионы лет.

Загул получился недельный. А еще через неделю подруга примчалась к Лушке и заорала, что беременна и родит богатыря.

— Да? — нисколько не обрадовалась Лушка. — А папа кто?

— Все сразу — в том-то и дело! — блаженствовала подруга. — Чудо же что такое будет!

— Идиотка, — сказала Лушка, — дебилка стопроцентная! Родишь пятиголовое, а кормить чем? Думаешь, все пятеро на алименты разбегутся?

— А фиг ли мне в этих алиментах! — отмахнулась от подлого заземления подруга и вдруг грохнулась Лушке в ноги, стала целовать ей лодыжки. — Спасибочки, ой, спасибочки… А то бы я всю жизнь сиротой… — И опять отключилась прямо на полу.

Лушка длинно выругалась и ливанула на редковолосый затылок из кастрюли, потому что из чайника было длинно.

— Пошла к черту! — заявила она, когда подруга оклемалась и опять восторженно уставилась на нее. — У меня сегодня единоличное свидание, давай отчаливай!

— Ага, ага, — заторопилась подруга, — святое дело, ага… А если тебе не поглянется, пусть ко мне — подстрахуюсь на всякий случай.

Свидания не было, но от подруги ее стошнило. Хлесткий загул никак не помог.

— Зараза упрямая! — обругала она свой живот. — Вцепился как клещ!

С таким же упорством, с каким высиживала когда-то в спортивном зале согласие Мастера, Лушка пыталась теперь избавиться от наследника балтийских пляжей, вилл и «Бьюик-Кабриолетов». Она испытывала на себе все способы, о которых могла узнать: пила водку, заваривала спорынью, парилась в кипятке дома и при ста пятидесяти в сауне, загнав для этой цели какой-то дуре юбчонку и свитерок, купленные всего полгода назад прямо на острове Кюсю; скупала всевозможные таблетки и глотала их десятками, нюхала бензин, нафталин и прочую дрянь, накладывала на живот куриный помет, держала ноги в холодильнике, мазалась то горчицей, то медом, а время шло, она бессмысленно взирала на затуманившийся мир расширенными зрачками и уже не совсем понимала, зачем рыщет по знакомым и к чему глотать очередную отраву. И наконец, в один из вечеров, выпив от непрекращающейся жажды два литра воды из-под крана, с недоумением ощутила вскинувшуюся снизу боль. Боль заполнила живот, перекрыла дыхание и спустилась в ноги. Боль нагнетала в тело чудовищное давление. Мир выворачивался наизнанку и пытался ворваться в Лушку, а в ней уже не было места. На непонимающих ногах она добралась до коридора, последним усилием распахнула дверь и закричала.

Ей настойчиво объясняли. Они были в белых халатах. За нее зацепилось одно: преждевременно, преждевременно… Это она радостно поняла. Ей все-таки удалось. Она вывинтила этого клеща. Остальное не имеет значения.

Ее везли на каталке. Одна девка спереди, другая сзади. Надо же, работка. Лучше лентяйкой хлестать. Везут, а ей пить охота. Дома пила хоть сколько. Два литра сразу. С двух и началось. Это самое, преждевременное. А она сколько денег извела на дурацкие зелья, а надо-то — воды из-под крана. Скажи, как сработало, — чего же туда качают, что так выстреливает?..