Светоч русской земли
Шрифт:
Глава 18
Всё в этот день было полно значения и смысла. И то, как прошла литургия, и обед после неё, - одна из тех трапез, на которых Сергий зачастую настаивал, чтобы не делить по кельям привозимого в монастырь обилия.
Сегодня настаивать не пришлось. Чувствовали, что, провожая в путь своего будущего игумена, обязаны соединиться вместе и вместе вкушать. Сидели тесно,
И теперь сидели, любуясь друг на друга и гордясь собранной ими трапезой, и была благость во всём и на всех. Лица светились улыбками, и делили ломти хлеба с пришлыми, с теми, для кого и радование совместное, и совместная трапеза, и чтение "Житий" было внове и невнятно ещё; а те, принимая из рук братии хлебную вологу, светлели или смущались, каясь в душе, что пожадничали, не донесли своего добра, когда стол был ещё собираем. Один даже вылез украдкой и, сбегав к себе, приволок решето мороженой брусники, косноязычно, с пятнами румянца на лице изъяснив, что запамятовал и что для останка трапезы это - самая добрая волога. И решето приняли и поделили, найдя чистые миски, на два конца стола, чтобы всем было удобно брать.
Сергий сидел, задумчив и тих. Вкушал, озирал братию, гадая, как теперь примут они - и примут ли?
– замысленный им с Алексием общежительный устав. Чтобы так, как теперь, было всегда. Всегда вместе. Чтобы беда, глад, скорбь, как и радость, как и праздничное ликование, переживаемы были всеми вместе, испиваемы в одной чаше.
Ради этого замысла он и согласился игуменствовать. Но сказать об этом братии не мог. Ибо тяжко - осознание иного порядка, противного обычаям старины.
Глава 19
Длится чтение, длится застолье, трапеза верных, почти евангельское содружество двенадцати, во главе со своим учителем, а он вспоминал иное.
Сергий никогда не просил милостыни и не разрешал монахам своего монастыря собирать милостыню по окрестным сёлам.
– Довольно и того, что доброхоты от избытка своего привезут в монастырь!
– говорил он, напоминая упрямым, что египетские старцы постоянно жили трудами своих рук, не собирая ничего с мирян, и даже от себя часто творили милостыню.
Сергий в начале своего подвижничества, если кончалась мука, толок липовую кору, перебивался сушёными кореньями, ягодами и грибами. Когда начала собираться братия, стало труднее.
Однажды в обители кончился снедный припас, и голодать пришлось четыре дня. Ели и до того скудно, сугубо же долило то, что никто не ведал конца бедствия.
Сергий заранее роздал всё, что у него было ослабевшим, и перемогался, не позволяя, однако, идти кому-либо за милостыней к мирянам в деревни. Он во все эти дни, возвращаясь из церкви, плёл лапти или стоял на молитве, но утром пятого дня общего голодания понял, что нужно, во что бы то ни стало, поесть.
А хлеб в монастыре был. В малом количестве, но был! Не потому ли роптала и даже бранила Сергия братия? Один из иноков, Шуха, вслух обличал его запрещение
– Добро бы война, глад? А то селяне - сыты, пиво варят! А мы здесь голодом помираем, вослед пресловутым старцам синайским! Да в том Египте, коли хошь знать, и снегу николи не бывало, фиги да финики растут, акриды там, мёд дикий! Поди, и старцы ти без жратья ни разу не сиживали!
Кричал, разумея не одних только старцев египетских; а Сергий, чуя кружение головы и боль во чреве, - его пост оказался долее прочих и потому тяжелее для плоти, - только повторял, не желая поднимать братнюю котору в монастыре:
– Нет, нет и нет! Надо сидеть в монастыре и просить и ожидать Милости от Бога.
И вот утром пятого дня изнемог и он. Перепоясавшись и взяв топор, он пошёл в келью старца Данилы, того, у которого был хлеб, и предложил срубить сени, для устройства которых Данило давно уже припас лес и доски.
Старец замялся, помаргивая и щурясь, забормотал, что да, мол, давно задумал, да сожидает делателя из села.
– Ведомо тебе, старче, что я плотник - добрый, - сказал Сергий, - и ныне праздно сижу. Найми меня!
Данило сбрусвянел, начал отнекиваться, плакаться на свою скудноту: не возможет-де Сергию дать потребное тому воздаяние... Сергий, поморщась в душе, прервал хозяина кельи:
– Великого воздаяния мне не надо! Гнилой хлеб есть у тебя? Того дашь - и будет! У меня и того нет!
– сказал он.
– А лепшего, чем я, древоделю тебе не добыть и на селе!
Данило засуетился, забегал глазками, вынес решето засохшего ломаного хлеба в корке плесени.
Старец, когда ел, откладывал недоеденные куски в это решето, а после же и не доедал, и не отдавал другим - из жадности.
Эта скупость была ведома Сергию, и в мужицком обиходе, где лишний кусок шёл скотине, а запас требовался всегда, и не возмущала его. Но тут, в голодающем монастыре, видеть хлеб в плесени было соромно.
– Вот и довольно, - сказал он, сдвинув брови.
– Токмо погоди, подержи у себя вологу ту, покудова окончу делание своё!
От первого удара топором у Сергия всё поплыло перед глазами, и он чуть не свалился. Однако тело, привычное к труду, раз за разом, с каждым новым вздыманием топора всё больше подчинялось его воле, и, в конце концов, он начал работать ладно и споро, хотя звон в ушах и головокружение не проходили. Впрочем, и к тому Сергий сумел приноровиться, соразмеряя силу удара с возможностями руки. И дотесал-таки столбы, и поставил, почти не отдыхая, и обнёс досками, и покрыл. И даже маковицу на кровельке вытесал и приладил. И только когда слазил с подмостей, приник к дереву, простерев врозь руки, ибо так повело и так потемнело в глазах, что едва не рухнул вниз. Но и тут справился, слез с подмостей и, получив, наконец, плесневелый хлеб, стал его вкушать с водой, сидя тут же на пне, и после долго поминалось и передавалось меж братии, что у Сергия изо рта от разгрызаемых сухарей "яко дым исходил" - вылетало облачко плесени.
Поев и сунув несколько сухарей в калиту на поясе, Сергий остальное раздал сотоварищам. И опять буйный брат, отпихнув руку с протянутым сухарём, стал изгаляться:
– Думаешь, что доказал, да? Работник богов! Заработал, вишь, не выпросил! Ну и пишись тогды в холопы к нему! Тебя слушать, да таковую плесень жрать, и ещё в мир не ходить за милостыней, - дак и помрём все тута! Делай что хошь, а утром все разойдёмси по весям Христа ради просить, да и назад не воротим сюды!