Светоч русской земли
Шрифт:
Он вспоминал умиравшую девчушку, с которой, ещё дитятей, в боярских хоромах под Ростовом, толковал о Фаворском Свете; вспоминал мужество матери, оттиравшей обмороженных, бежавших из татарского плена людей, её всегдашнее терпение и строгость, паче всего приуготовившие отрока Варфоломея к его нынешнему монашескому подвигу.
Четверть века минуло с той поры. Не те уже - и Русь, и Орда. И отрок Варфоломей, нынешний инок Сергий, возмужал и вырос. Он поднял голову, посмотрел во тьму. Выл ветер и мнилось, что это - ветер прежних, суровых лет, которые могут повториться и снова явиться на Руси.
Он немного прочёл в своей жизни, достигнув возраста Христа, того возраста, когда все силы души и тела получают своё полное выражение,
Так Сергий понял, что когда ссылаются на зажиток, на то, что не хватает, мол, серебра, не по средствам, то люди обычно лукавят, прикрывая разговорами о зажитке, лень, своё нежелание что-то содеивать или свою духовную скудноту. Ибо нужны лишь топор да руки, и порой тот же мужик, который плачется, что по недостатку животов третье лето подряд не в силах срубить новую клеть под зерно на задах, вдруг теряя на пожаре всё нажитое, да ещё в исходе августа месяца, исхитряется (когда и соседи не в помогу, потому что вся деревня взялась огнём до пепла) до снегов и избу срубить, и новую клеть поставить, и амбар. И хлеб в клети лежит, и баба за сляпанным кое-как станом, глядишь, уже напряла ниток и ладит натягивать основу для холста, а сам, крякая, мочит шкуры, и уже дымок завивается из дымника от только что сложенной печи, а по первой пороше навозит леса, и к весне новый сруб будет стоять на усадьбе на подрубах, - только разбирай и клади на мох, - краше и выше прежнего, и мужик, сплёвывая, щурясь, поглядывая на своё хоромное строение, будет хвастаться, привирая малость... Да тут и без прибавки помыслишь - покачаешь головой! А в иную пору, на ветрах, за пять лет три пожара, и глядь - стоит деревня, та же, что и была, и на том же месте!
А уж про ратное дело и говорить не приходится: как ни оборужи воина, а коли духом - слаб, коли нет в душе Тех Энергий, - бросит и щит и бронь, только его и видели. А в иную пору, когда есть То, Незримое, с одними самодельными копьями пойдут и сомнут и рыцарей, и татарскую конницу...
Какой тут зажиток! Когда четверть века назад лучший город на Руси, Тверь, дымом унёсся в небеса и все лишь прятались по лесам да молили: минуло б только нас! Да мало ли на земле богатых городов и великих царств, гордых, утопающих в том зажитке, но оскудевших Энергией, обращено в пепел и дым, опустошено и разграблено находниками, у которых никакого зажитка нет, только конь да лук, да копьё, да сабля, взятая с боя, как и бронь, у того сильного и богатого соседа, исчезнувшего ныне с лица Земли.
А Энергия, незримая в нашем тварном мире, Она есть или нет Её, и если Её нет, то и сила не сильна, и зажиток! Да что тогда зажиток?! Всё делается Ей, Энергией, и когда Она есть, то и надо Её соединить, выпестовать и направить на добро. И начинать надо с себя, а затем наступает черёд своего ближнего!
Беседы с Дионисием, к которому в Нижний Новгород ходил он не раз, укрепили Сергия в этих мыслях. А Дионисий требовал противустать татарам, многажды подвизал на то своего князя, и Сергий, выслушивая Дионисия, учился у него Любви к Родине, учился думать и сопоставлять, и ныне не зря пришло к нему воспоминание о Щелкановой рати.
Время
Сергий, приходя в себя, слушал гул елей. Сознание вторгалось в ум, вытесняя видения детства, давешняя пря с братией (вновь угрожали разойтись, коли не станет игуменом) и осознание того, что дело, созданное им, и долг христианина требовали от него, чтобы он согласился игуменствовать в обители Святой Троицы... И значит, расстаться с одиночеством, с Тишиной, с исихией, - ибо в трудах руковожения братией сможет ли он сохранить Тишину? Но все: и голос братии, и воля Алексия, уплывшего в Царьград, и даже давешний сон, говорили ему, что он уже не волен в себе, что поставление и последующее руковожение обителью стали его долгом, крестной ношей, а долг, обязанность есть первая ступень всякого постижения, и постижения Бога!
И заслониться Митрофаном, которого он перетянул, уговорил переселиться в Троицу, не удалось. Игумен, пожив в обители меньше года, отошёл к праотцам. И снова всё сошлось на нём.
Стать игуменом! В тяготах этого поприща Сергий не обманывал себя. И то, как отнесётся к его избранию брат Стефан, понимал.
Глава 14
Удар в било заставил его подняться с колен и поспешить с утренним правилом. Жизнь вступала в свои права, возвращая Дух в оболочину тела и телесных надобностей. Вступив в хижину и мысленно сотворив краткую молитву, Сергий подошёл к рукомою.
Михей, почуяв наставника восставшим от сна, подсуетился, стряхивая дрёму, и, бормоча молитву, начал бить кресалом по кремню. Скоро первая лучина, выхватив из тьмы бревенчатый обвод стен хижины, затрещала, распространяя аромат сосновой щепы. И ветер, и гул леса приумолкли, отступили в сторону от светлого круга кованого светца, всаженного в расщеп еловой ветви, вокруг которого по стенам хоромины шевелились и плавали тени двух человек, оболакивающих себя к выходу в церковь.
Сейчас, при свете огня, можно было рассмотреть хозяина кельи. Суховатый и просторный в плечах, лёгкий телом, в котором нет ни капли жира, ни золотника лишней плоти, лишь мускулы и сухожилия, обтянувшие костяк. С румянцем в западинах щёк, он двигался с такой точностью движений, которую дают сила и многолетний навык к труду. Его борода стемнела и огустела, прежнее солнечное сияние стало рыжеватой окладистой украсой мужа. Пряди волос заплетены в косицу. Прямой нос выдавал породу: не было в боярском роду Кирилла мерянской крови, наградившей московских русичей курносостью. Но больше всего с отроческих лет изменился взгляд Сергия. Вместо распахнутого миру и добру почти ангельского взора Варфоломея теперь смотрел лик того, кто и, соболезнуя, смотрел с высоты опыта и мудрости. Усмешливость, прячущаяся в бороде, и умные глаза, от которых грешному человеку становилось неуютно. Сергий выпрямился, затягивая кушак. Собрались быстро, даже второй лучины зажигать не пришлось.
На дворе ярилась вьюга. Тучи низко неслись над землёй, и пахнущий сыростью ветер хлестнул по лицу снежной крупкой, прогоняя остатки сна.
Мужики в деревнях теперь уже повыехали к поставленным с лета стогам, а бабы затопили печи. Сергию припомнился Радонеж: дрожь тела, пар из ноздрей коня и гордость предстоящим мужским трудом, когда он, отроком, в эту пору выезжал с возами за сеном.
Из тьмы со всех сторон выныривали фигуры монахов, согбенно, с закутанными лицами бредущие сквозь ветер к церкви. Сергий пересчитал умножившуюся братию. Не пришли трое. Старик Онисим и Микита, повредивший ногу топором, лежали больные. Кто же - третий? До той поры, пока их было двенадцать, порядок не нарушался.