Свидание на Аламуте
Шрифт:
– Нет. Черт подери, нет же!
– Да. Не спорь. Мужчины никогда не спорят с биби.
Черты ее лица заострились. Теперь видно. Какой у нее прямой и острый, как оконечник щита, подбородок. Как стрелы-морщины протянулись от внутренних уголков век к краешкам губ – такие иногда рисуют себе мимы, чтобы добавить образу грусти. Как будто выпустили из нее воздух, соскоблили эмаль. Не зря утром, смотрясь на себя в зеркало в роскошной каюте, она произнесла странную для Алехана фразу: «Да, и мне перестал помогать Абраксас…»
– Встань, Леша.
Он неловко
– Патрина станет хорошей матерью для твоих детей, пока… ты не найдешь новую.
– Но…
– Молчи, варбэ! Молчи… Патрина любит детей, как и я, не зря нам с ней не суждено было их иметь. Она оградит твоих ребятишек от всяких бед, она будет биться за них, как тигрица. Ты не прогадаешь, Леша. А что до денег… Патрине ничего не нужно. Через два года ты назовешь ей вот эти цифры… Наклонись ко мне!
Сигара давно тлеет недокуренной палочкой в серебряной пепельнице у края ограждения. Алехан склоняется над лицом Мириклы, и она диктует ему какие-то цифры. Шепотом. На лице мужчины – недоумение:
– Но я… я запомню?
– Запомнишь! – жестко отрезает женщина. – Еще никто не забывал! Те, кому это было сказано, всегда ПОМНЯТ. Это не твои деньги. Это деньги Патри. Только она сможет ими воспользоваться. Сейчас ей говорить нельзя. У нее нет силы, чтобы правильно распорядиться ими. Она… слишком добра! Она может раздарить их. Ты знаешь, что такое деньги. Поэтому я доверяю этот счет тебе. Я тебе верю, Леша. А биби никогда в людях не ошибалась!
Алехан думает. На его грубом лице бродят тяжелые мускульные складки, вздувая кожу. Он бы задумчиво погрыз какую травинку, но вокруг – только бирюза моря, белизна палубы и розовый мед «Кьянти» в бокале Мириклы.
– Сколько там денег?
– Наклонись…
После того, как ее выцветшие за пару ночей и уже шелушащиеся губы говорят ему цифру, Алехан отскакивает. Отпрянув, он цепляется за поручни и смотрит на нее дикими глазами.
– Откуда?! Откуда у нее ТАКИЕ деньги? Это же больше… больше, чем…
– Замолчи, – снова резковато обрывает его цыганка. – Эти деньги заплатила мне одна организация… не важно, какая… Она могла заплатить и больше! Заплатила за то, чтобы я никому не выдавала секрет Чай Ратри. Они бы заплатили сумму в десять раз большую, чтобы я убила ее или передала им. Но они знали, что ни я, ни кто-либо из наших не сделает этого. Тогда они просто заплатили за молчание. Они надеялись на то, что все-таки когда-нибудь… Чай Ратри не станет, что я не смогу ее сохранить, вынянчить и воспитать. Но время их обмануло. Поэтому с того момента, как Патри пройдет инициацию, эти деньги будут только ее. Мои обязательства закончатся. Понимаешь это, Леша?
Алехан с силой проводит обеими ладонями по черепу; на коже медленно растворяются красноватые следы сведенных судорогой пальцев.
– В Бога душу… неужели все это правда?! Такое… такое!
– Да. Теперь
– Что закончится? Откуда ты знаешь?!
– ВСЕ. Все, чего тебе знать не надо. А я ведаю потому, что провела над тобой ритуал, пока ты спал… дурачок! Леша, допей мое вино. Мне нехорошо.
Алехан бережно берет бокал из ее рук. Очень бережно. На секунду он задерживает касание этих исхудавших пальцев в пятнышках, будто хочет выпить их энергию. Но они уже холодны, эти пальцы.
Мирикла старческим жестом сует ноги в сандалии, не застегивая ремешки. Покачивая совершенно седой головой, – волосы ее теперь, как тончайшее серебряное кружево, – она говорит:
– Помоги мне спуститься в каюту, Леша.
Алехан, морщась, как от зубной боли, допивает ее бокал и резко швыряет стекляшку в море. Она высверливает в лучах солнца закатным бликом и бесшумно пропадает за белым бортом.
…Ночью стояла тишина. Ровно гудели дизели парохода. На открытой палубе рано закончилась музыка – вечеринка не заладилась, и пассажиры разбрелись. В небе вышла полная луна в свите крупных, похожих на тропические цветы холодных звезд. Из воды стаями выпрыгивали летучие рыбы; планктонные поля белесо высвечивали за кормой.
Алехан проснулся, как от удара. Сел в постели, потом, немного придя в себя, рванулся в другой конец каюты, к роскошному водяному матрасу. Дети беззаботно раскинулись на нем: ангелочек Данька забросил крохотную ножку на спину Яны. Их носики сопели. Чуть качало – самую малость; теплоход шел через волну.
Алехан набросил на плавки черно-красный халат и, щупая непривычно босыми ногами ковер коридора, а потом стальные ступеньки, вышел на палубу. У выхода, у лееров, стояла Патрина – тоже босая, в обрезанных у пяток джинсах – и куталась в плед. Алехан потер щеку, бережно и опасливо обнял девочку за плечи, вдохнул аромат ее волос, которые сейчас, в путешествии, постоянно пахли йодом, и прохрипел невнятным голосом:
– Че не спишь-то?
– Мири умерла, – просто и без всякого выражения ответила та.
Алехан вздрогнул, рванулся было к каютам цыганок, но потом понял: все, бесполезно. Патрина стояла, облокотившись о перила. Она не плакала – просто смотрела в черноту воды, на огоньки нижних палуб. Видимо, свое она уже выплакала. Алехан потоптался на палубе и проговорил глухо:
– Ну, ясно, блин. Значит, эта… я за доктором пойду, ага?
Но когда он еще раз появился на палубе, в сопровождении сухолицего, недовольного судового врача-киприота, в руках у Алехана было что-то; проходя за медиком, он воровато осмотрелся и тоже швырнул ЭТО за борт. И никто не видел, как в морскую волну плюхнулся… хвост! Хвост, купленный им когда-то в магазине «Волшебных Симорон-товаров» и который символизировал все его страхи.