Свидание на Аламуте
Шрифт:
Это был ад, в существование которого Медный никогда не верил, но сейчас увидел воочию. Гигантское напряжение выело даже страх – страха не было. Медный бросился к цыганкам. Мирикла в это время тащила девочку, а очнувшаяся Патрина – вцепившегося в нее малыша, прикрывая ему голову своими черными растрепанными локонами.
– Уходите все к центру! – закричал, перекрывая этот гром и хохот, Шкипер.
Сила яростного огня, крушившего все, иссякала. И тут Медный с ужасом увидел, как проседает, проваливается вниз лестница. Вот треснул выход, из которого они попали в зал; плиты полопались и закрошились, как печенье; с потолка
Все стихло.
Неужели?! В это не верилось.
– Ход центральный совсем завалить! – хрипло бросил Кроу, путаясь от волнения в русских словах. – У нас есть только один ход… наверно!
Он водил над ними факелом, и свет этой палки, обмотанной папирусом и пропитанной смолой, еще не иссяк. Только смоляные капли падали на пол светлячками. Кроу воткнул факел в каменную трещину. Все собрались сейчас на другом конце трапеции – здесь еще двадцать минут назад сидели цыганки с детьми. Лис стояла, сложив руки на груди, но так и не выпустив из пальцев рукоять «Гюрзы», Медный и Шкипер присели на корточки. За ними находилась стена. Англичанин разглядывал их всех – в лохмотьях, оставшихся от одежды, в кровоточащих ссадинах. Пахло чем-то удушливым, и в этой тишине внезапно прозвучал хриплый голос Алехана:
– Мать твою… что это херня была?
И тут же его перебил другой, жалобный, плачущий голосок:
– Господи, где я?
Видимо, они очнулись от забытья. Но пробуждение радостным не показалось. Медный увидел, как Кроу, на лицо которого факел бросал причудливые тени, побелел и в следующую секунду бросился вперед.
Он подхватил на руки нагую девушку. На ее теле оленья кровь засохла вместе с маслом восковыми разводами; плечи были засыпаны бурым каменным крошевом; под глазами, до сих пор расширенными от ужаса, образовались фиолетовые круги. Кроу прижал ее к себе, и она не сопротивлялась. Англичанин окаменел, онемел на секунду, лицо исказила гримаса изумления, смешанного с ужасом… Наверняка, он никогда не представлял в жизни такой встречи с Ней. Он обнял ее, сжал, как ребенка, и выдохнул дико:
– Lyuda! Ты не должна стать тут… это неправильно! Так не мог быть!!!
Только сейчас Медный узнал ее. Господи, так это же та самая девушка, которая изображала корову на их «движняке» напротив Оперного театра! Она откуда-то из Академгородка…
И тут же внезапная мысль бритвой резанула по его воспаленным мозгам. Где это сейчас все? Где Новосибирск, где Академгородок?! Они сидят в каменной клети, пахнет тяжелым дымом, и что-то там, в этих проломах… ГОРИТ!
– Что там горит? – Медный проговорил это машинально, вполголоса, но все услышали.
Кроу не ответил, он ошеломленно шептал какие-то фразы по-английски, держа на руках девушку, целовал ее в мокрые от слез щеки – та тихонько плакала. Только лица детей, не получивших ни одной царапины, но перемазанных оленьей кровью и песком, казались спокойными. Перехватив взгляд Медного, Мирикла оборонила:
– С ними все в
Медный вскочил на ноги. Теперь было видно, что пламя уже рвется из провалов и исходит дымом.
– ДА ЧТО ТАМ ГОРИТ?!
Шкипер принюхался.
– Черт… нефть! Откуда тут нефть?!
Эта фраза вызвала реакцию англичанина. Он вздрогнул, дернул ртом и выдавил:
– Под пирамидой… значит, под пирамидой резервуар… я думал, это вода! Мы сгорим.
Словно в подтверждение его слов, черное базальтовое ложе дрогнуло и с гулким грохотом рухнуло вниз, а из образовавшегося провала вырвался сноп огня и удушливого дыма. Там, под ними, уже клокотало, булькало. Медный ощутил, как у него перехватывает горло. Дети кашляли.
– Кроу! Из этой ловушки есть выход?! Быстро!
Англичанин молчал, рассеянно глядя вверх, потом облизнул красные от пыли губы и произнес:
– Там… вверх! Там должен быть ход… Это вентиляция… Надо подниматься.
– А еще? – выкрикнул Шкипер, резко дернув того за плечо.
Кроу пошатнулся.
– Не надо крикать… Есть еще одна галерея… где-то тут… Она очень узкая.
Медный ощутил на себе взгляд Шкипера. В это время очередной треск разорвал тишину, и по диагонали зала побежала змеящаяся трещина – прямо к ним.
– Медный! Быстро!!! Бери детей и все вместе – ищите щель. Вы пролезете. Лис! Давай вверх! Кроу, когда мы заберемся, вы поднимите девушку.
– No! – закричал Кроу.
Но тут парень, не моргнув глазом, отвесил ему хорошую оплеуху, и археолог тут же пришел в себя. Вместе с Мириклой Медный, задыхаясь, прилипал к рвущим тело камням, пытаясь найти щель. Женщина нашла пролом первой и выкрикнула сипло:
– Здесь! Сюда! Я пойду первой.
Медный помогал выводить детей. Он видел, как белая фигура Лис карабкалась по камням. Нефтяной дым уже осел на руки и замаслил горечью губы…
Они втиснулись в эту щель. К счастью, пролезть можно было, и Медный полз, протискиваясь между камнями, иногда подталкивая горячее тело Мириклы вперед и нащупывая другой рукой хрупкую ручонку девочки. Камни оказались острыми. Они впивались в тело, и Медный догадывался, какую боль испытывает ползущая впереди женщина. Но та молчала.
За их спинами опрокидывались каменные блоки, и нестерпимо несло жаром. В эту минуту странной отрешенности Медный сообразил: он так и не попрощался с ребятами.
И черт знает, увидятся ли они еще когда-нибудь…
…Они вывалились из этой щели в распаренную духоту пустыни, как Иов из чрева кита. Это была восточная, дальняя стена пирамиды. За ней расстилалась желто-красная скатерть пустыни.
Они кашляли, задыхались, затем упали на песок. Над их головой распростерлось бесконечное синее небо. Вокруг – тишина. Только шорох перекатываемого песка.
Мирикла устало опустилась на горячий песок, сложив в коленях израненные, оливкового цвета ноги. Женщина рассеянно собирала в некое подобие накидки лоскуты своего изорванного платья, стараясь прикрыть грудь. Патрине прикрываться было нечем. И тогда Медный, сообразив, что футболка на нем хоть и порвана в двух местах, но еще цела, стащил ее через голову и молча подал девушке. Та улыбнулась, но с благодарностью натянула на себя пропотевшую, обожженную и испачканную кровью ткань. И в этот момент малыш захныкал: «Я да-амой хачу!», а девочка, размазывая сажу по щечкам, вдруг серьезно спросила: