Свидание в Брюгге
Шрифт:
Но того такая реплика ничуть не смутила. Он, что называется, стоял на своем.
— Потому что, если у вас часто бывают люксембуржцы…
— Заткнись! — не удержался хозяин. — Невозможно сосредоточиться.
Жюльетта грызла тартинку. Никогда еще у нее не было такого изысканно сиротского вида.
— Я помогу вам, — сказал Робер Фернану. — Вы ведь смотрите телевизор.
В глубине залы, противоположной той, где был бал, сквозь частокол из спин проглядывал маленький голубоватый экран.
Фернан расплылся в улыбке.
Подвыпивший
— Потому что, если у вас будут ребята из Люксембурга…
— Слушай, смени пластинку, — прорычал Фернан и, обернувшись к Роберу: — Да. Нам показывает Лилль. А, вспомнил! Вы работаете с Черниа! И вас зовут… сейчас… Вы делали передачу «Мир труженика»… Как раз про нашу братию… Дрион… нет… Друэн.
— Совершенно верно.
Патрон протянул правую руку поверх стойки, наклонился и увидел черную перчатку.
— О, простите!
— Ничего, — сказал Робер.
Он повернулся всем корпусом, чтобы удобнее было подать левую руку, хозяин взял ее в обе свои и крепко пожал.
— Очень приятно! Со мной такое не впервой уже. Здесь как-то был Этьен Лалу проездом в Остенде на конгресс медиков. Я чертовки рад! Вы стоящий, человек.
— А вы шутник, — ответил Робер. — Ведь надо же такое придумать, — Счастливая звезда.
— А что, «звезда» — не так уж глупо, если пораскинуть мозгами.
Он рассмеялся. «Ну и тонкая бестия этот владелец шалмана», — подумал про него Робер.
Фернан продолжал:
— Сначала была другая. «Три лебедя». Я оставил ее для фламандцев. Между нами говоря, я их не слишком жалую. Да жена у меня фламандка, — так что…
Между тем красноречие люксембуржца не иссякало, он гремел:
— А знаете ли вы, кто такой Бёмельманс из Диферданжа? Из Диферданжа, я вас спрашиваю. Сын бургомистра, капитан первой сборной, здорово они вас отделали в Льеже, семнадцать — два. Вот это счет! Бёмельманс!
Автомат умолк в ожидании очередной монеты.
Фернан, окончательно потеряв терпение, вышел из-за стойки и, оттащив горе-болельщика к одному из дальних столиков, рыкнул:
— Мия, черт возьми! Да принеси ты этому господину диферданжцу пива, и пусть он заткнется! — И, вернувшись к стойке, сказал: — Неблагодарная работа!
Оркестр снова заиграл танцевальную музыку. Было душно. Поклонник кожаного мяча все еще гудел, но его голос терялся в общем гаме. На полке рядом с оленьей головой выстроилась коллекция расписных кружек, над ними красовались современные обольстительницы, а еще выше, на самом почетном месте, висели две большие фотографии футбольных команд, на одной в полосатых майках, без сомнения, футболисты Брюгге. Тут же рядом специальная таблица регулярно сообщала о результатах различных матчей.
Один из моряков взял оркестровый аккордеон и стал перебирать лады.
— Ну, — сказал Робер, — нам пора. До встречи. Да, скажите, друг, а далеко ли до Марьякерке?
— Вам
— Больница.
— А с какой стороны вы едете?
— Со стороны Брюгге.
— Да вы же ее проехали. Такое огромное здание с елями.
— Стены мы действительно видели. На больницу не похоже.
— Да нет, это она и есть. Нужно только обогнуть стену.
Жюльетта отодвинула кофе и тартинки. Она почти не притронулась к еде.
Фернан, улыбнувшись одними глазами, указал пальцем на столик, где играли в карты. Игроки были в голубом, и Робер принял их сперва за рыбаков из Остенде или Зейбрюгге.
— Бот и ваши больные.
Жюльетта вздрогнула. Фернан протянул Роберу руку, на этот раз левую.
— Желаю приятно провести время. — И озорно добавил, подражая народному говору: — До свиданьица.
Когда они вышли из кафе, снег перестал, но ветер налетал порывами, подхватывая на своем пути снежную пудру. Позади остался сверкавший огнями франко-фламандский кабачок, но, несмотря на его вывеску, ни одна звезда не взошла над ним.
Глава III
И снова машина ползла вдоль высокого каменного забора, который Робер час тому назад принял за ограду частного владения. Домино проснулась. Она обожала ночь, потому что ночью совершались всякие чудеса. Робер затормозил, вылез из машины; участок показался ему огромным. Вдоль ограды тянулся ров. Среди елей, опустивших свои ветви под тяжестью снега, Робер различил и другие деревья — ссохшиеся дубы, красный бук. Кругом — никакого жилья, если не считать домика сторожа. Пожалуй, в возражениях Жюльетты есть доля истины: действительно, странно проводить праздник за крепостными, больничными стенами.
В одном месте в стене было нечто вроде полукруглой ниши с решеткой посередине. Наверно, это и есть вход. Здесь валялись разбитые бутылки. Сперва Робер заметил едва приметную дверцу и звонок. Он дернул за шнур. Надтреснуто и заунывно звякнул колокольчик. Чей-то голос произнес несколько слов по-фламандски. Дверь отворили. На пороге показался человек в белом халате и фуражке, он был небольшого роста, кругленький, лысоватый.
— Могу ли я видеть доктора Оливье Дю Руа? — спросил Робер.
Человек поскреб в затылке. Понимает ли он по-французски? Должен понимать, ведь он — служащий. Сторож мялся. Но тут он увидел желтые фары машины и пролепетал:
— Вы сказали, вы хотите видеть доктора Дю Руа?
— Именно, доктора Оливье Дю Руа.
Значит, доктора Оливье Дю Руа. Да ведь не знаю я, может, он тут, а может, и нет. А потом, доктор ничего про вас не говорил. — Толстяк обернулся назад и крикнул в освещенную комнату: — Эй, Пьетер! Ты не видел, красная машина доктора не выезжала?
В ответ невнятно прозвучало:
— Машина доктра? Машина доктра? Машина доктра?
Все остальные слова потерялись в каком-то бормотанье, похожем на нечленораздельные выкрики глухонемых.