Свобода и евреи. Часть 1.
Шрифт:
По некоторым событиям, однако, выходило, что «герои русского освободительного движения», распространив свою деятельность и на заграницу, как будто придвинулись сюда, поближе к Берлину: того и гляди, появятся внезапно да по ошибке и укокошат какого-нибудь редактора Левиссона...»
Эти русские элементы нарушают безопасность в Западной Европе, — объявила тогда либеральная немецкая печать, вслед за швейцарской.
Нужно против них принять энергичные меры: прежде всего, следует очистить наши германские университеты от наплыва русских и усилить полицейский надзор над приезжающими русскими, а революционеров даже и совсем не пускать сюда, чтобы они себе свили здесь какого-нибудь гнезда, — заговорила та же самая печать немецких либералов.
Вообще
«Повитав в заоблачных эмпиреях», германская либеральная печать, в конце концов, принужденная событиями, возвратилась «в лоно отче», т.е. разделила мнение германского императора, канцлера, президента полиции и официозов...
А мнение германского императора о наших русских бомбоносцах таково:
«Восхищаться или злорадствовать по поводу смут и бедствий в соседнем государстве означает то же самое, как если бы какой-нибудь город начал радоваться тому, что в соседнем городе разразилась чума или холера, которая может перескочить и к нему самому оттуда... Эта чума и холера — зараза общая!» — говорил германский император своим приближенным однажды, прошлой зимой. Германский император — человек большого ума и великой души: несмотря ни на какие подстрекательства пангерманистов, он во время русских бедствий не предпримет никогда ничего против России.
Настаивая на самых энергичных мерах против русских бомбоносцев за границей, германская либеральная печать под влиянием шкурного вопроса последовала в сущности тому же самому определению: заразительная чума и холера. А если так, то зачем же чернить и марать недавнюю программу русского правительства, которая по отношению к России является, без сомнения, только дезинфекцией против распространения заразы?..
Казнь Мазурина. Москва, 1 сентября, в 4 часа 30 минут утра во внутреннем дворе губернской тюрьмы в Каменщиках совершена казнь осуждённого накануне военно-полевым судом за вооружённое сопротивление В.В. Мазурина. После суда Мазурин был доставлен в губернскую тюрьму в 11 часов ночи. Мазурин всё время сохранял полное присутствие духа, представляя в этом отношении противоположность Андрееву, который до того был потрясён пережитыми волнениями, что у него отнялась нижняя челюсть. В час ночи на тюремном дворе стали сооружать эшафот. Обязанности палача взял на себя один из уголовных арестантов. До отбытия из здания суда Мазурину было дано последнее свидание с его отцом и матерью. Родители Мазурина потрясены тем ужаснее, что на днях были арестованы ещё два их сына по обвинению в принадлежности к революционной организации. Кстати будет сказать, что Мазурин кроме разных других деяний обвинялся в общении с Каляевым, которому он давал приют в период приготовлений к убийству великого князя Сергея Александровича. Ему же приписывалось участие в ограблении кассы общества взаимного кредита, в убийстве начальника сыскной полиции Войлошникова, в расстреле агентов охранного отделения в Сокольниках и в целом ряде насильственных экспроприации. По прибытии в тюрьму Мазурин был помещен в отдельную камеру. Он отказался принять священника и причаститься. При самой процедуре смертной казни присутствовали только чины тюремной администрации, местный полицейский пристав, доктор и священник. На эшафоте Мазурин отказался и от последнего целования Св. Креста. Всё кончилось в несколько секунд. Тело положено в простой гроб и перевезено на Ваганьковское кладбище, где и погребено.
Что касается Андреева, соучастника по процессу Мазурина, то он, хотя и оправдан судом, но оставлен под стражей, так как за хранение револьвера без разрешения он будет подвергнут аресту до двух месяцев. Кроме того, в виду данных им показаний при задержании он будет привлечён к следствию о принадлежности
Ещё опасный злодей. Сегодня в 2 часа дня наряд полиции, посланный по делам службы в район 2 уч. Басманной части, проходя по Костомаровской улице, заметил среди праздношатающихся некоторых участников боевой дружины, «работавших» во время декабрьского вооружённого восстания. Один из городовых схватил за руку преступника Зверева, ближайшего помощника казнённого сегодня Мазурина, но тот вырвался и побежал по направлению к одному из проходных дворов. Путь преступнику был преграждён городовым. Тогда Зверев стал стрелять в преграждавшего ему путь городового. Одна из пуль, пробив мундир городового, попала в товарища Зверева, грабителя Черноусова, и опасно ранила его. Здесь собралась большая толпа народа, при помощи которого все преступники были задержаны. Они назвались: Зверевым, Черноусовым (отправлен в тюремную больницу), Чистовым и Толкуновым, за которыми, по сведениям полиции, числится целый ряд уголовных и политических преступлений. Зверев, по слухам, будет предан военному суду.
Фабрика бомб. Коммерции советник Аким Миронович Эльяшберг сидел за громадным письменным столом в своём роскошном кабинете и был углублён в разбор различных документов. Предварительно пробегая глазами каждую бумажку, он некоторые из них откладывал в сторону; другие клал в рядом стоящий открытый настежь железный шкаф. Старик работал медленно, не спеша.
Раздался чуть слышный стук в двери. Старик с заметным неудовольствием повернул голову и крикливым голосом произнёс:
— Ну, кто там?..
На пороге кабинета появился благообразный лакей.
— Ну, — раздражённо проговорил коммерции советник. — Я же сказал, чтобы мне не мешали... Ну, разве я не сказал?..
— Я так и докладывал им, ваше превосходительство, — почтительно склоняя голову и сделав несколько шагов вперёд, ответил лакей. — Говорил я им, что заняты и приказали никого не принимать...
— Ну, кому это «им»? — Голос старика прозвучал совсем уже сердито.
— Да господину, который пришёл...
— Какой там господин?.. Ну, я спрашиваю, какой там господин?..
— Не знаю, ваше превосходительство... Карточки не дали и имени своего не назвали... Приказали сказать, что приезжий... Из-за границы...
— Из-за границы?.. — Старик погладил свою бороду, чтобы не обнаружить перед лакеем лёгкого волнения, которое, — он чувствовал это, — отразилось на его лице при известии, что к нему явился гость из-за границы. Из-за границы? — переспросил он. — Так он и сказал: «из-за границы»?
— Так и сказали.
— Ну, проси его сюда, в кабинет...
Когда лакей повернул к двери, старик остановил его вопросом:
— Ну, скажи, господин этот русский?
— Не разобрал, ваше превосходительство, а только полагаю, что еврей, потому — наружность...
— Ну, хорошо... — он махнул рукой.
Лакей ушёл, а Эльяшберг прикрыл массивным пресс-папье документы, повернулся лицом к двери, с очевидной тревогой ожидая появления приезжего из-за границы. Последний не заставил себя долго ждать. В кабинет вошёл степенный молодой человек, изящно одетый, лет 25-27. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не острый взгляд его больших чёрных глаз, недоверчиво и жестко перебегавший с предмета на предмет и ни на чём долго не останавливающийся. Он подошёл к столу и проговорил:
— У меня письмо к вам от Розалии Акимовны.
— От моей Розочки?
— Ну, да: от вашей дочери, Розалии Акимовны.
Старик впился глазами в гостя, но не мог поймать его взгляда.
— Ну, — произнёс он с некоторой тревогой. — Дайте письмо.
— А к вам сюда никто не войдёт? — спросил гость.
— Ну, кто же может войти...
— А все же лучше будет, если дверь запереть. — Гость подошёл к двери, запер её на ключ и, возвратившись к столу, спросил: — перочинный ножик у вас, вероятно, найдётся? — Когда старик подал ему ножик, он прибавил с улыбкой: — уж вы меня, пожалуйста, извините.