Свободная ладья
Шрифт:
– Вот оно что, – усмехнулся Бессонов. – В таком случае записывайте имена известных мне агентов влияния: Эминеску, поэт, Садовяну, прозаик, оба румыны, оба включены в программу нашей школы. Из русских, конечно же, сильнейший агент влияния Пушкин, жил в Кишинёве, писал опаснейшие стихи. Ещё? Лермонтов, Гоголь, Лев Толстой… Всех будем вычёркивать из школьной программы?..
Нет, не улыбнулся Морандюк.
– Давайте посмотрим с другой стороны. – Он сосредоточенно шевельнул бровями. – Говорят, вам до сих пор шлют письма ваши и её выпускники, из тех, что готовили спектакли в созданном вами студенческом театре «Горизонт». Они бывали
– А откуда вам известно, что именно они нам пишут? Вы что, читали их писания? И заодно меня решили включить в почётный список агентов влияния? Кстати говоря, у меня дома, из письменного стола, недавно пропала пачка таких, интереснейших, на мой взгляд, писем – о трудных ситуациях в общении со школьниками. Кому-то понадобилось. Уж не вашей ли службе?
– Да ну, что вы!.. Я лишь предположил… Что же касается пропажи, то, видимо, слишком много у вас студентов бывает… Не устаёте от них?
– Знаете, нет. Они словно бы подзаряжают своей молодой энергией. Хотя не все. Вот недавно был у меня автор наверняка известной вам статьи про наш «Горизонт», третьекурсник Пётр Жадан. Его присутствие как-то всех очень сковывало. Видимо, он пришёл с заранее кем-то определённой задачей – изругать наш театр. Уж не в вашем ли ведомстве его так озадачили?
– Богатая у вас фантазия, Александр Алексеевич.
– Да ведь очень она совпадает с реальностью. И меры уже приняты – снята афиша о нашем вечере. Наверняка сейчас, после вашего ухода, ректор сообщит мне, что вечер отложен из-за идейной незрелости сатирических миниатюр.
– Вот это уж точно не в моей компетенции. Ну что ж, спасибо за беседу. Надеюсь, как-нибудь ещё встретимся. На охоте например.
– Вряд ли. Гуси да утки облетают осушенные плавни стороной. А зайцев у нас, похоже, больше нет – последнего вы подстрелили.
Москва, октябрь 1969 г.
Из письма В. Афанасьева А.А. Бессонову:
…Ситуация с калечением природы почти везде одинаковая. Нетронутыми пока остаются северные области (там, где тайга!) и Сибирь. Даже на дикие степи покусились. Вот целинные просторы в Казахстане, куда меня тринадцать лет назад занёс романтический порыв, целиком распахали под победные фанфары, прихватив, между прочим, и мою саратовскую родину, где, я это хорошо помню, рос ковыль.
Результат: ковыля нет, урожай зерновых символический, зато поднялись пыльные бури. Родня рассказывает: круг солнца сквозь серую завесу еле просвечивал. Бабки думали – конец света пришёл!.. Не ведаем, что творим? Но главное: почему об этих ошибках нельзя говорить открыто? Даже – спустя 13 лет! Не потому ли, что сменивший Хрущёва Брежнев в те годы в Казахстане как раз и «наращивал темпы» так называемого освоения целинных земель?!
О своей журналистской работе расскажу при встрече. Может, выпрошу командировку в Молдавию: надо маму проведать и помочь ей – она решила продать свою часть дома и переехать к родне в Саратов.
Про отца: в свой последний приезд в Кишинёв я с ним случайно на улице встретился. Зашли в кафе. Поговорили обо всём, даже, страшно сказать, о судьбах русского народа. Любопытные он высказал мысли. Одна из них: чтобы сохранить душевную жизнь народа, надо культивировать
Пока Бессонов шёл к автобусу и ехал домой, отцеживая впечатления дня, настрой на борьбу с нелепыми, как ему казалось, обстоятельствами сменился стойким ощущением неминуемой беды.
Такое же предчувствие возникло у него однажды, много лет назад, в плавнях под Пуркарами, когда в томительно-жаркий солнечный полдень (возвращался в лёгкой плоскодонке с рыбалки) ему, мальчишке, вдруг стало трудно дышать и тревога, охватившая, как внезапный порыв дикого пламени, погнала его к берегу. Он лихорадочно отталкивался длинным шестом, вязнущим в илистом дне, прорываясь сквозь камышовую чащу, не понимая, что случилось (солнце было в зените, синело безоблачное небо), пока не налетел шквалистый ветер, притащивший из-за горизонта сизую тучу, обложившую всё вокруг фиолетовой мглой. Ураган утюжил камышовое море ледяным ливнем и шрапнелью града, рвал из рук брезентовую куртку (её никак не удавалось натянуть на себя), ломал с треском ветви старых вётел на близком берегу и со сладострастным грохотом вонзал, казалось – рядом с лодкой, ослепительную, свирепо-ветвистую молнию. Пролежал тогда Бессонов на дне лодки, под курткой, минут двадцать; когда же ветер утих и ливень сменился дождём, он поднялся, ошеломлённый: под его ногами, по щиколотку погружёнными словно бы в соль, хрустели груды ледяных горошин.
С тех давних пор предчувствие беды никогда не обманывало его.
Дома на кухонном столе Бессонов обнаружил записку: «Па, приду поздно. Я у известного тебе Герцога, мы давно не виделись. Не сердись! Оревуар! Твой Лё». Вот и гадай после этого, подумал Бессонов, по родителю сын соскучился или по школьному приятелю с дурацким прозвищем.
Отложив записку, поставил греть чайник, прошёл к письменному столу. Сняв телефонную трубку, заказал разговор с Кишинёвом. Но не успел заварить чай – аппарат затрезвонил. «Абонент не отвечает, – сообщил телефонистка. – Повторить?» Он попросил повторять, пока не ответит. Наконец услышал в трубке Лучию. Её голос, как всегда, был бодро-звонок, словно ждал хороших новостей, ибо иначе, так утверждала она ещё с тех студенческих, ясских лет, не было смысла что-либо предпринимать в этой жизни.
– Что у тебя происходит? – спросил её Бессонов.
– Лёша проговорился? Я же просила не волновать тебя.
– И всё-таки?
– Те, кто выходит из ряда, получают по носу. Я получила.
– Тебя вычёркивают из списков на премию?
– Видимо, да.
– По причине туманного прошлого?
– Откуда именно это тебе известно?
– Сегодня один товарищ интересовался у меня, совершенно официально, что ты делала в соответствии с тем документом, который подписала тридцать лет назад, когда рвалась ко мне.
– Боже мой, они и тебя достали! Неужели не понятно – была глупость молодой девчонки. И кроме подписи – ничего больше. Как можно вытаскивать из архива какую-то ничтожную бумажку, когда уже целая жизнь прожита честно! На виду у тысяч глаз!
– Кому-то это выгодно. Кому ты перебежала дорогу?
– Скоро узнаем. Наверное, тому или тем, кому дадут премию.
– А потом? Как они после такого будут тебе смотреть в глаза? Не выдавят ли из университета?
– Не думаю. Это было бы совсем уж по-свински.