Сводный монстр
Шрифт:
Сначала он выдохнул с облегчением, но вскоре наступил момент, когда она на короткий миг переставала узнавать и его. Пугливо рассматривала его, он чувствовал на себе ее взгляд, когда знал, что с ней это.
Мать молчала, заметно оглядывалась. Что творилось у нее на душе? Каково это сидеть заниматься своими делами, листать книгу, а потом вдруг резко понять, что ты не знаешь кто ты, как тут оказался? И почему рядом как будто бы чужой человек. Наверное, это жутковато.
По их квартирке теперь повсюду были развешаны их фотографии, старые, где Макс еще был совсем ребенком, а мать моложе. Когда мать была в себе, они фотографировали много новых снимков вместе,
Они заказали медальон с гравировкой, который Рене теперь всегда носила на шее. Максу медальон казался огромным, тяжелым, но мать сама выбрала и настояла, что ей нравится именно этот. Он махнул рукой.
Но как говориться: беда не приходит одна. Через какое-то время парень заметил, что мать пристрастилась к алкоголю. Он не винил ее, ни разу не упрекнул. Да разве мог он упрекнуть, если ему самому хотелось напиться до беспамятства и забыть все, что происходило в его жизни. А ей было страшно каждый раз, когда она понимала, что ничего не знает о себе и окружающем мире. Теперь парень частенько находил ее пьяную в парке, спящую на холодной скамейке, брал на руки и нес почти невесомое тело матери домой. Она стала неухоженно выглядеть, от нее плохо пахло. Каждый раз он уговаривал ее принять душ и смыть уличную грязь. В пьяном забытьи она почти ничего не понимала, послушно шла. Макс снял все замки, постоянно спрашивал, стоя за дверью, все ли в порядке. После сидел и расчесывал ее длинные влажные волосы старинным гребнем, который ей достался еще от ее бабушки, старательно рассказывая ей разные истории из книг или сюжеты кино. Пока мать не засыпала.
У нее медленно, но верно начинался период с сильными эмоциональными расстройствами, депрессией. Она часто плакала, кричала и даже пару раз включала газ в квартире. Макс почти не показывался в школе, проводя время с матерью, и чудом почуял странный запах в квартире. Тогда он впервые расплакался, ему было почти шестнадцать, но он ревел, как девчонка, уронив руки на стол, отчаянно размазывая слезы по лицу.
— Прости меня, прости, — рядом в исступлении ползала на коленях мать, и он впервые подумал, что не справится. Мечтал, чтобы это все закончилось. И все равно с каким исходом.
Весь тот период они почти не общались с Юргеном, пока однажды отец не появился на пороге.
— Что ты здесь забыл? — вместо приветствия довольно прохладно спросил Макс отца, распахнув дверь.
Тот перетаптывался на месте, не зная с чего начать.
— Не пригласишь?
— Не убрано, — равнодушно ответил парень, не двигаясь с места. И Юрген понял, что он здесь гость действительно нежеланный.
— Ты не появляешься в школе… Звонил твой классный руководитель, успеваемость сильно упала. — Отец Макса нес какую-то абсолютно неважную в тот момент ахинею.
Макс продолжал просто смотреть на него, ничего не отвечая. Мать сидела на кухне, у нее только что снова был провал памяти, она позабыла обо всем на свете и парень методично и бесстрастно рассказывал ей факты о ее жизни, все, что он знал и все, что могло помочь, пока их не прервал звонок в дверь.
— Чего ты хочешь? — устало спросил сын, когда неловкая тишина затянулась.
— Узнать… Как вы? — дрогнувшим голосом ответил Юрген, и парень пожал плечами.
— В порядке.
— Может что-то нужно или… — он не договорил, лишь смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать.
— Нужно.
— Что именно? — с готовностью уточнил Юрген.
— Чтобы
— Это был он? Мой муж? — почему-то шепотом спросила Рене, когда он вошел на кухню. Она его не помнила, и о нем он почти никогда ей не рассказывал, только если она хотела. Как в этот раз. Ведь она по-прежнему носила обручальное кольцо.
— Да, — коротко сказал он, и она не рискнула спросить, потому что вид у ее сына был в эту минуту очень злой.
Трудно описать словами что действительно испытывал Макс в то тяжелое для всех время. Боль, безысходность и отчаяние — да. Но с мрачным грузом на сердце он не раз находил силы признаться себе, что так же он испытывал и усталость. Иногда хотел, чтобы уж наступил конец. Пусть мать включит газ, и, может, он даже не уйдет, а ляжет на старую плитку на полу рядом с ней, возьмет ее за теплую худую ладошку. Вот так просто все закончится. С чувством стыда гнал паршивые мысли из головы, заставлял себя взять в руки. Старался не покидать мать, регулярно перекрывал газ у плиты и попрятал все таблетки и режущие предметы, на случай когда ему приходилось уходить в магазин. У них были кое-какие накопления, но денег катастрофически не хватало, и он с горечью понимал, что однажды ему придется идти к отцу с протянутой рукой.
В эти минуты слабости Макс всей душой ненавидел себя и весь мир за несправедливость, но однажды нашел спасение. Он нечаянно разбил стеклянный бокал, пока мыл посуду. Кровь шла из пальца и на мгновение он вспомнил случай со стеклом на полу, когда порезал локоть и ладони. Макс почти не помнил свои эмоции от увиденного предательства. Он помнил только как сильно в тот момент жгло и чесало рану.
Поэтому он взял осколок бокала и унес в свою комнату.
С этого момента он часто резал ладони, ступни, внутреннюю сторону бедер. Там где не было видно, даже если бы он был в белье. Вытесняя боль душевную он обрел почти зависимость от боли физической. Но жить стало в разы легче. По крайней мере ему так казалось.
Мать умерла неожиданно. Он просто вошел в ее комнату и сразу понял, что все изменилось. Безмолвная тишина пугала, в тягучем воздухе не было жизни. На полу около двери небрежно валялся ее медальон, видимо она швырнула им в дверь, чтобы позвать его на помощь. Но он даже не услышал, спал юношеским богатырским сном.
Позже Максу сказали что у нее остановилось сердце, что было это скорее всего во сне, но он знал, что это неправда, что он мог бы помочь. Рене не могла крикнуть, но в предсмертной агонии швырнула медальоном в дверь, чтобы он очнулся и пришел. Мрачное осознание этого факта повисло тяжелым грузом на шее. Ничего не изменилось с ее смертью. Жизнь не стала легче, а боль не уменьшилась. Облегчение не наступало.
В день ее похорон он насыпал по горсти осколков в свои ботинки, и только благодаря режущей боли в ногах кое-как пережил день на кладбище. Не плакал. Стоял, неестественно выпрямившись и уставившись в никуда. К нему подходили какие-то люди, может ее коллеги, приехали родственники из Австрии, по плечу хлопал отец. Все казалось ирреальным, немыслимым, будто было не с ним. Он купил ее любимые цветы — черные тюльпаны. Весь день лил холодный дождь, промочив черный траурный костюм насквозь, но Макс не замечал, сжимая в руке хрупкие стебли, ломая цветы в кулаке.