Свое и чужое время
Шрифт:
Выводили нас по одному и строили затылок в затылок, отводя назад руки. Лишь Вера Павловна, зябко кутавшаяся в белый платок, не подверглась этой унизительной процедуре.
На втором этаже нас живо растаскали по кабинетам, разбросанным вдоль мрачного коридора, не вязавшегося с фасадом особняка, украшенного парадною колоннадой.
Комната, в которую загнали Синего, Кононова, а потом и меня, оказалась просторной и не такой мрачной как коридор. По двум углам стояли письменные столы За одним из них человек в штатском, вороша бумаги
Заметив нас, а за нами и того, кому принадлежал второй стол, он поднял округлое лицо и широко улыбнулся:
— Салют, Макс!
Но штатная единица, названная ласково Максом, к салюту не была расположена, сохраняя постное выражение человека, озабоченного предстоящим допросом.
Он прошел к себе за стол и, набрав короткий номер, отрывисто прокричал в телефонную трубку:
— Пригласить понятых — и сейчас же ко мне! — После чего покинул свой кабинет, перепоручив нас коллеге.
Тот, прощупав нас серыми зрачками, начал-таки с самого главного, с Кононова.
— Подойти-ка поближе! — поманил он указательным пальцем, которым с минуту назад так неуклюже выстукивал на машинке. — Так по какой ты, папаша?
Хоть слова эти плохо вязались с внешностью Кононова, но он, приблизясь к столу, за которым стоял вопрошавший, кратко назвал статью.
— Так… Сейчас мы это проверим. — Человек в штатском обернулся к стене со встроенными в нее стеллажами, выдернул голубую папку, раскрыл ее и заулыбался. — А во второй раз, папаша? Как, бишь, твое полное имя?
Кононов назвался и пояснил, как и прежде, ограничившись только статьей.
Учинив точно такой допрос Синему и удовлетворив профессиональное любопытство, человек в штатском принялся изучать меня. Изучив, вытянул правую руку и поманил меня все тем же указательным пальцем, на что я никак не откликнулся.
— Ты что, папаша, жеста, что ли, не понимаешь? — еще шире осклабился он. — Это значит: поди-ка сюда.
Я шагнул к столу и остановился на почтительном расстоянии.
— Ну так как же твое фамилье?
— Перестаньте! — бросил я сорвавшимся голосом, с трудом сдерживая закипающий гнев. — К чему это все?
— Фамилия! — веселея, поправился он. — Итак, перейдем-ка, папаша, к делу… По какому проходил первый раз?
— Раскройте папку — увидите!
— Я-то знаю! Хочу, чтоб дружки твои знали! Говори, не стесняйся!
— За ограбление банка… — постарался я держаться как можно скромнее, но не теряя достоинства истого грабителя.
Он буквально ликовал от сознания своего безошибочного чутья.
— Вижу, с банковским факиром имею дело.
Я опустил глаза в безмолвном согласии.
Серые глаза плеснули мне в лицо восторг и упоение:
— Пять крытки, восемь зоны?
— Четыре крытки и шесть зоны! — поправил я, сохраняя достоинство, и мельком выстрелил взглядом в сторону Кононова и Синего, остолбеневших в диком удивлении. —
Мстя за «папашу», я ерничал, обезличивая обидчика бездушным обращением «гражданин начальник», стараясь пристыдить его отстраненностью от всего, что по другую сторону чиновничьего стола.
Кононов и Синий, прошагавшие со мной сотни верст по вязким разухабистым дорогам России, приглядывались, узнавая меня по-новому из столь щедрого «послужного» листа и не скрывая симпатий к моей безупречной сдержанности. Хотя, говоря по правде, мне и нечего было рассказывать! Мои трудности были иного порядка и вряд ли могли сравниться с их собственными проблемами. Говорить о себе — значило плакаться людям, пережившим куда большие потрясения, нежели те, о которых я избегал заикаться.
— Что мы, в конце концов, кого-нибудь ограбили, что ли? — возмутился Кононов, когда в дело начали включать понятых.
— Документы на стол! — прозвучала команда Макса, явившегося с ними. — Портфели и сумки туда же. Карманные вещи и деньги — вот в этот ящик.
Обыск оказался затяжным и даже комическим, поскольку Кононов то и дело извлекал из своих многочисленных карманов вещи редкого назначения — щипчики, пинцеты разных размеров, пилочки, ножички, брелочки.
В ящике вырастала гора из бумаги, фотографических снимков, неизвестно зачем и при каких обстоятельствах оказавшихся у Кононова, отчего понятые не скрывали улыбок, Макс же — досады, оттого что все это придется означивать в протоколе.
— Все, что ли? — раздраженно спрашивал Макс всякий раз, когда рука Кононова запускалась в карман, на что тот отзывался спокойно и односложно:
— Сейчас поглядим…
И вот, когда все карманы были вывернуты наизнанку, Кононов извлек откуда-то красивый бумажник и принялся в нем копаться, выуживая из многочисленных отделений купюры разных достоинств.
— Да тут вещей на целый огромный сейф! — пошутит тот, кто недавно занимался нами по поручению Макса.
— Все свое вожу с собой! — коротко отрезал Кононов на шутливое замечание.
— Тереха, — оборвал Макс коллегу, — проверь паспорта!
И пока тот, взяв паспорта, стоял, соображая, что бы еще сказать, Макс взял лист бумаги и, прощупывая каждую вещь, стал вносить в протокол, предварительно приглашая освидетельствовать ее понятым.
Синий, уставший от затянувшейся процедуры, нелепо пялился на ящик в ожидании часа, когда наконец доберутся и до него.
Тереха исчез с паспортами за дверью навести справки по коду. Пока щелкал телефон и бюро выдавало Терехе «пищу», у нас шла кропотливая работа. Разворачивались и читались бумаги десятилетней давности. Попав в очередной протокол, они складывались вновь, но уже отдельно от еще не проверенных. Кононов, отвечая время от времени на вопросы, сам заглядывал в них, словно боясь нарушения хронологической последовательности.