Своей дорогой
Шрифт:
— Что касается нас, то это само собой разумеется, — ответил директор, — а за своих подчиненных, мне кажется, я могу поручиться. Может быть, до крайности еще и не дойдет; все признаки говорят о том, что настроение в рабочих на заводах изменилось: многие уже теперь раскаиваются в поступках, к которым их почти вынудили. Ведь мы прекрасно знаем, чьих рук это дело; рабочих специально подстрекали.
— Я знаю это, — холодно сказал Дернбург, — но они позволили чужим людям подстрекать их против меня; пусть же теперь будет по-ихнему.
Директор не нашел больше аргументов, чтобы продолжать защищать
— Я тоже убежден, что большинство уже теперь начинает понимать, что они слишком поторопились; они молча откажутся от своих безумных требований, в частности, чтобы Фальнер был оставлен на службе. Значительная часть рабочих будет спокойно продолжать работать, остальные раньше или позже последуют их примеру, и волнение стихнет, если вы, господин Дернбург, согласитесь на примирение.
— Нет! — сказал Дернбург резким, ледяным тоном.
— Но что делать с теми, которые завтра по-прежнему явятся на работу?
— Они должны подать заявление, что не поддерживают товарищей и готовы беспрекословно подчиниться мне; тогда они могут опять приступить к работе.
— Это невозможно!
— Ну, в таком случае мастерские будут закрыты. Посмотрим, кто дольше выдержит — они или я.
— Да, так поступить вы обязаны из уважения к самому себе и своему положению, — вмешался Вильденроде. — Вы как будто другого мнения, господа? Но ведь вы скоро убедитесь, что это единственно верный путь, если мы хотим заставить подчиняться всю массу рабочих.
Служащие молчали; они уже привыкли к тому, что барон всегда становился на сторону их патрона и что за ним признавали это право. Влияние Вильденроде они не считали особенно благотворным, но в нем постепенно привыкали видеть будущего зятя Дернбурга и хозяина Оденсберга. Поэтому никто не пытался возражать, и, когда Дернбург подал знак к окончанию совещания, все, молча поклонившись, удалились.
— Мне кажется, эти господа боятся забастовки, — насмешливо заметил Оскар, когда дверь за ними закрылась, — и ради мира во что бы то ни стало готовы пойти на всевозможные уступки. Я очень рад, что вы остались непреклонны: уступка была бы здесь непростительной слабостью.
Дернбург отошел к окну. Он казался очень постаревшим, но как ни тяжела была его участь, сломить его она не могла, в его фигуре все еще чувствовалась прежняя железная сила воли. Он молча смотрел на заводы. Там еще дымились печи, пылали горны, все еще шло обычным порядком, еще работали тысячи рук; завтра все там опустеет и затихнет… Надолго ли?
Он невольно высказал последнюю мысль вслух, и Вильденроде, подошедший к нему, понял его.
— Ну, долго-то это не протянется, — уверенно сказал он. — В ваших руках сила, и Оденсбергу не мешает, наконец, почувствовать ее. Этот сброд без мозгов бросил вас, чтобы бежать за первым встречным! Эта шайка…
— Оскар, вы говорите о моих рабочих, — мрачно остановил его Дернбург.
— Да, о ваших рабочих, которые в день выборов так трогательно доказали вам свою преданность! Могу себе вообразить, что тогда происходило в вашей душе!
— Нет, Оскар, не можете, — с угрюмым спокойствием возразил Дернбург, — вы чужой, пришелец в Оденсберге; для вас ваше
— Да, они хотят войны, — повторил Вильденроде, — и они получат ее! Уж мы усмирим этот мятежный Оденсберг!
— О, конечно, мы победим, — с глубокой горечью ответил Дернбург. — Я заставлю рабочих покориться, и они подчинятся, но, конечно, с непримиримой злобой в сердцах, с ненавистью против меня! Это будет только перемирием, во время которого они будут собирать новые силы, чтобы опять напасть на меня; тогда я опять должен буду отбросить их назад, и так будет продолжаться, пока одна партия не уничтожит другую. Такая жизнь не по мне! Я всегда надеялся, что до самой смерти буду крепко держать бразды правления в Оденсберге; в последнее время мое мнение изменилось. Кто знает, Оскар, не передам ли я вскорости правление в ваши руки; вы сын своего времени, может быть, вы будете здесь более на Месте, чем я.
— Боже мой, какой припадок уныния! — воскликнул Вильденроде, ошеломленный и ослепленный неожиданно открывшейся перспективой. — Неужели вы серьезно думаете удалиться от дел?
— В настоящее время нет еще, — сказал Дернбург выпрямляясь, — я никогда не уклонялся от борьбы, на которую меня вынуждали, не изменю своим принципам и на этот раз.
— Рассчитывайте на меня! — воскликнул Оскар. — И еще одно: директор, по-видимому, боится возможных беспорядков при расчете и увольнении рабочих; хотя необходимые меры приняты, но вы можете располагать мной в случае, если авторитет служащих окажется недостаточным. Вы сами не должны вмешиваться; ваше положение обязывает вас не подвергаться оскорблениям. Положитесь на меня.
— Благодарю вас, Оскар! В вашем мужестве я никогда не сомневался, но в данном случае не уступлю своего места никому. Быть рядом со мной вы можете; пусть видят, что я признаю за вами права сына, я больше не делаю из этого тайны.
Они пожали друг другу руки, и Вильденроде ушел. В передней к нему подошел лакей и доложил:
— На вашем письменном столе лежит письмо из замка Экардштейн; оно прислано полчаса назад, но мы не смели мешать, да и посыльному не было велено ждать ответа.
— Хорошо, — рассеянно сказал барон.
Голова его была занята совсем другим: он думал о намеке Дернбурга на то, что он, может быть, скоро откажется от дел. Было ли это сказано в порыве досады, под влиянием мимолетного каприза, или надо было принимать его слова серьезно? Нет, этот человек был глубоко ранен в сердце; если он действительно будет вовлечен в продолжительную борьбу со своими рабочими, то весьма правдоподобно, что он осуществит свою мысль, и… его место займет Оскар фон Вильденроде. Неужели желанная цель так близка? Глаза Оскара загорелись. О, он не будет страдать припадками сентиментальности, как его тесть; Оденсберг узнает нового хозяина! Он поклялся показать себя Оденсбергу.