Своей дорогой
Шрифт:
Взгляд Оскара в самом деле устремился на револьвер, и у него блеснула безумная мысль; правда, в следующую же минуту он отказался от нее. Что толку, если он убьет этого противника? Штетен выступит с тем же обвинением. Виктор фон Экардштейн, наверное, тоже посвящен в тайну и кто знает, кому она еще известна! Петля затягивалась.
— Я оставлю вам один выход, и он будет последним, — снова заговорил Рунек. — Уезжайте из Оденсберга навсегда сегодня же, потому что Майя не должна больше и одного часа называться вашей невестой. О чем бы там ни догадывались,
— Нет! — сказал Вильденроде.
— В таком случае я сейчас же пойду к господину Дернбургу и расскажу ему все. Ваша игра проиграна, будьте уверены!
— Вы думаете? — насмешливо спросил Оскар. — Дождитесь сначала конца! Что бы там ни было, а вам я не уступлю.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее. Я остаюсь.
Эгберт молча повернулся к двери, и в следующую минуту она закрылась за ним.
Вильденроде остался один. Он медленно подошел к письменному столу, снял со стены револьвер и долго держал его в руке.
Некогда его отец, когда все вокруг него рушилось, избрал этот путь, не в силах вынести позора разорения; ему же приходилось бежать от еще большего позора. Но вдруг горячая жажда жизни снова вспыхнула в душе этого человека. В самом ли деле ему следовало отказаться от игры? Он положил револьвер и погрузился в размышления, потом вдруг решительно встрепенулся и мрачно произнес:
— К Майе! Посмотрим, выдержит ли испытание ее любовь ко мне. Если она откажется от меня, ну, тогда еще будет время перемолвиться и с этим последним другом.
23
— Где госпожа Дернбург и фрейлейн Майя? Надеюсь, они ушли не дальше парка? — с этими торопливыми вопросами доктор Гагенбах вошел в гостиную, где в эту минуту была только Леони Фридберг.
— Они пошли на могилу молодого Дернбурга, — испуганно ответила та. — Разве что-то случилось?
— Нет еще, но нельзя быть уверенным в том, что будет через час. Так они пошли на могилу. Ну, она далеко от заводов и на противоположном конце парка, так что, надо полагать, бояться нечего. Все-таки было бы лучше, если бы они поскорее вернулись.
— Я жду их с нетерпением. А что, дела приняли такой угрожающий оборот?
Гагенбах утвердительно кивнул и сел против Леони.
— К сожалению! Начальство делает все от него зависящее, чтобы расчет и увольнение рабочих прошли как можно спокойнее, но это не входит в планы Фальнера и компании: они хотят наделать шума. Часть рабочих выразила намерение продолжать завтра работать, другие же ответили на это угрозами; в нескольких местах дошло уже до рукопашной; по-видимому, уже сегодня к вечеру дело разыграется вовсю.
— Господи, что же будет? Господин Дернбург не уступит ни за что. Я ужасно боюсь!
— Ну, чего вам-то бояться? Зачем же я здесь? — выразительно заметил Гагенбах. — В случае необходимости я защищу вас. Но до этого не дойдет — дом и его обитатели в полной безопасности, даже если, не дай,
— Я знаю это, — мягко ответила Леони, протягивая руку.
Доктор поспешно ответил на рукопожатие и задержал ее руку в своей.
— Сегодня утром я был у вас, — заговорил он, — но меня не приняли.
— Вы должны понимать, что после вчерашнего мне было очень тяжело…
— Извините, я приходил только как врач, чтобы справиться о вашем здоровье, — перебил Гагенбах. — У вас нездоровый вид; должно быть, вы провели бессонную ночь. Впрочем, и я не спал. Мне приходили в голову разные мысли, например, что вы были совершенно правы, считая меня полумедведем, вопрос только в том, стоит ли пытаться сделать из меня нечто более человекоподобное. Что вы думаете об этом?
— Я… я ничего не думаю.
— Но мне очень важно ваше мнение, — продолжал доктор. — Видите ли, если человек обрек себя на холостяцкую жизнь, не заботясь ни о ком, он понимает, что и до него, в свою очередь, ни единой душе нет дела, то… все это весьма печально. Если у него есть, по крайней мере, мать или сестра, то еще куда ни шло, но у меня нет никого, кроме глупого Дагоберта, а что это за сокровище, вы сами знаете.
— Но зачем рассуждать об этом именно сегодня? — Леони старалась уклониться от дальнейшего объяснения. — В такое время, когда весь Оденсберг…
— Надеюсь, Оденсберг окажет нам снисхождение и подождет со своим восстанием до тех пор, пока мы не договоримся, — перебил Гагенбах, — а договориться мы должны. Я был у вас сегодня вторично, но не застал вас. Тем не менее я осмелился войти в вашу комнату, потому что мне хотелось взглянуть на ваш письменный стол. Над ним теперь висит портрет вашей покойной матушки, и ему я от всего сердца уступаю это место. Вы решительны и напрочь выкинули из головы старые воспоминания, а потому… а потому… Что, собственно, я хотел сказать? — Доктор запутался. Первый раз он приступил к предложению без всяких церемоний, во второй хотел это сделать самым деликатным образом, но сбился на первых же словах; однако он быстро собрался с духом, решительно встал и подошел к избраннице своего сердца. — Я полюбил вас, Леони, — сказал он просто и сердечно, — и хотя я грубый малый, но ведь так вдруг этого не изменишь. А намерения у меня хорошие и честные, и если вы решитесь попробовать, то ваше согласие сделает меня очень счастливым. Вы ничего не скажете? Совсем ничего?
Леони Сидела, густо покраснев и опустив глаза. Она чувствовала все великодушие и сердечную доброту этого человека, которого так сурово оттолкнула и который снова предлагал ей руку и сердце; она молча протянула руку своему поклоннику.
Доктор понял, и блестяще, без дальнейшего промедления завершил дело — обнял свою невесту и поцеловал.
— Слава Богу, наконец-то! — воскликнул он. — Завтра напишу Дагоберту; пусть сочинит нам к свадьбе стихи и воспевает свою будущую тетушку при прочих удобных случаях; это я ему, разумеется, позволю.