Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
И напоминал слова Господни при этом — «иде сокровища ваша, ту и серьдьца ваша» или еще — «Безумьне, въ сию нощь душю твою изьму, а яже собьра — кому будуть?» (49б). Предписания же Феодосия на этот счет были просты, понятны и произносились они тихо, безгневно, с жалостью ко всем —
Темьже, братие, довольни будемъ о уставьныихъ одежахъ нашихъ и о брашьне предъложенемь на трапезьници от келаря, а въ келии от сицевыихъ не имуще ничьтоже, да тако съ вьсякыимъ усерьдиемь и вьсею мыслию молитву свою чисту приносимъ къ Богу. (49б–49в).
Но борьба со «стяжательством» — вольным или невольным — была не проста: она не требовала от Феодосия слишком сильных мер, но не позволяла делать уступки и велась последовательно и постоянно. В ЖФ рассказывается, как один чернец, много раз покидавший монастырь и все–таки вернувшийся умирать в нем, положил перед преподобным свое «имение мало», которое он стяжал («бе бо платьна делая… своима рукама», 50а). Феодосий сказал ему: «[…] возьмъ сия, яко ослушания дело есть, въверзи въ пещь горущу» (50а). Чернец, «иже теплъ сый на веру», так и сделал и прожил в монастыре до конца своих дней. Другой пример, также приведенный в ЖФ, несколько сложнее, но говорит о том же. Как–то в монастырь прислали белые хлебцы («хлебьце […] зело чисты»). Феодосий велел келарю подать их на стол братии, но келарь решил, что, поскольку большая
Лепо бе не пещися о приходящимь дьни, но по повелению моему сотворити. И ныне бы Господь нашь и присно печеться нами, большими попеклъся и подалъ намъ еже на потребу (52а),
после чего он велел собрать хлебцы в корзину и высыпать их в реку. На келаря же за непослушание была возложена епитимья.
Составитель ЖФ подчеркивает, что так же поступал Феодосий и в других подобных случаях, и объясняет мотивы этих поступков [652] . Не довольствуясь этим и даже сознавая неуместность другого рассказа на эту тему («несть лепо сьде съповедати») [653] , Нестор все–таки приводит его с единственной, кажется, целью — показать, что и после смерти Феодосия подобное непослушание влекло за собой такие же «феодосиевские». следствия. Еще при жизни преподобного было заведено, что в пятницу первой недели поста, когда все потрудятся как истинные подвижники, им подают «хлеби чисти зело», а другим — «съ медомь и съ макомь творени». В подобной ситуации Никон повелел келарю сделать все по обычаю, но тот «солъга, рекый яко "муки не имамъ на сотворение такыимъ хлебомъ"» (52в). После святой литургии все отправились в трапезную на постный обед.
652
Сицимь же образомь творяаше, еже аще слышаше кое дело творимо, благословению первое не възяту бывъшю, не бо хотяаше, да святое стадо того таковааго брашьна въкусити, еже не благословениемь сотворено и от преслушания суще, но се яко вражию часть сущю повелеваше овогда въ пещь горущю въметати, овогда же въ речьныя струя воврещи. (52а).
В мифопоэтическом контексте заслуживает внимание, что еда и питье не просто бросаются, выливаются или отдаются кому–либо другому, но как бы возвращаются исходным «чистым» (и «очищающим») природным стихиям — огню и воде (испорченное лампадное масло — земле, см. 53б). Кстати, нужно иметь в виду совокупное участие огня и воды в изготовлении хлеба.
653
Ср.: «Еже о семь да не зазрить ми никътоже от васъ, яко сии седе въписахъ и пресечение слову сотворихъ…» (52г), с последующей мотивировкой этого «пресечения слову», — чтобы знали, что не следует ни в чем ослушаться наставника, что все утаенное выйдет наружу, что от Бога ничего не скроется и он не попустит ослушанию или обману.
Но обаче Богъ не презьре труда и молитвы преподобьныихъ своихъ, и да пакы не разориться уставленое божественыимь Феодосиемь. (52в).
И прежде чем братия села за обед, в монастырь был прислан воз именно с такими хлебцами. Два дня спустя келарь велел братии испечь хлебы из утаенной им муки, но, когда пекари месили тесто и заливали его горячей водой, они увидели в ней жабу, осквернившую ее, ибо это было «от преслушания твореное дело» (52г) [654] .
654
Ср. «мораль» рассказа:
Богу сице извольшю на соблюдение святаго стада иже и таковъ подвигъ сотворьше въ святую ту неделю, то же да не таковыихъ хлебъ въкусять. Но се, яко вражию часть сущю, гадомь оскверни сию Богъ, якоже на показание тому быти. (52г).
Другой подобный эпизод связан с нехваткой деревянного масла для лампад и намерением заменить его льняным; однако, когда пономарь собрался налить его в лампаду, он обнаружил в нем мертвую мышь, как–то попавшую в него. Блаженный, который дал пономарю разрешение на замену масла, укорил себя за неверие и за то, что возложил надежду на Бога; после этого он велел пономарю вылить льняное масло, помолиться Богу и надеяться на его помощь; действительно, вечером кто–то из богатых неожиданно принес большую корчагу с деревянным маслом; им заправили все лампады (не исчерпав его) и на следующий день справили светлый праздник Богородицы (53а–53в).
Впрочем, подобный случай имел место и при жизни Феодосия. Однажды к нему пришел священник из города и попросил дать вина для служения святой литургии. Феодосий распорядился, чтобы пономарь налил вина в сосуд. Но тот, сославшись на малое количество остающегося вина, не склонен был делиться им с пришедшим. Тогда Феодосий сказал пономарю: «Излей вьсе человеку сему, и нами Богъ да попечеться». После этого вино было налито, но не все: часть его была оставлена на утреннюю службу. Узнав об этом, Феодосий снова призвал пономаря и напомнил ему:
Рехъ ти, излей вьсе и о утрейшьниимь дьне не пьцися, не бо имать Богъ оставити церкве сея въ утрий день бе–служьбы, но се въ сий день подасть намъ вина до избытка. (51б).
Пономарь, наконец, так все и сделал, а после ужина в тот же день в монастырь были присланы три воза с корчагами, наполненными вином, от женщины, которая вела хозяйство в доме князя Всеволода.
Подобный дар предвидения в сходной ситуации отмечен в ЖФ и еще раз. Келарь сообщает Феодосию, что на сегодняшний день у них нет никакой еды для братии и нечего ей сварить. «Иди, потерьпи мало, моля Бога, неколи то попечеться нами», — говорит ему преподобный.
«Аще ли же то, да съваривъше пьшеницу, ти ту, съмятъ съ медомь, предъставиши на тряпезе братии, да едять. Обаче же надеюся на Бога, иже въ пустыни людемъ непокоривыимъ хлебъ небесьный одожди и источи крастели. То и намъ деньсь мощенъ есть пищю подати».
Феодосий становится на молитву, и вскоре некий боярин («Богу ему возложьшю на умъ», 50в) присылает в монастырь три телеги со съестным — хлеб, сыр, рыба, чечевица, пшено, мед. Прославив Бога, Феодосий обращается к келарю: «Но иди и сотвори обедъ братии великъ въ сий день, се бо посещение Божие есть». Эту сцену Нестор завершает по–своему эффектной «контрастной» концовкой —
И тако блаженый возвеселися съ братиею на обедь веселиемь духовьныимь, бе же самъ еда хлебъ сухъ и зелие варено без масла и воду пия — се же едь его бе вьсегда. И николиже его бе видети дряхла или сънезошася на обедь
Во всех этих случаях самое удивительное, видимо, не предвидение Феодосия, хотя оно и принадлежит к числу тех «сильных» предвидений (сугубая конкретность ситуации, исключающая возможность «общих» суждений, скорость исполнения (тот же день), наконец, выраженность видимого духовными очами в слове, т. е. предсказание), которые лишь невидимая черта отделяет от подлинного чуда. Может быть, более значимым в плане определения типа святости Феодосия и его духовных качеств нужно признать другое — готовность и — несравненно более того — радость, с которыми Феодосий отступается от строгой «алиментарной» дисциплины. Он рад порадовать («побаловать») братию «обедомь великиимь, хлебы чистыими зело» [655] — особенно по случаю, отмеченному знаком Божьего изволения, милости, снисхождения. Формальное нарушение воздержания в еде для Феодосия перекрывается этим указанием присутствия Бога и славословием ему при вкушении этой преображенной пищи. Поэтому–то блаженный и «возвеселися… веселиемь духовъныимь» (50в), радовался вместе с братией. Но сам он и здесь первенствовал — и в воздержании от обильной и вкусной еды, с одной стороны, и в полноте радости за братию, за себя, за знак Божьего участия, с другой.
655
Ср. также историю с экономом Анастасием (44г–45б), беспокоившимся, что нечем на следующий день кормить братию. Внезапно ночью является некто принесший золотую гривну (хотя ворота монастыря были заперты). Видя в этом изволение Божье, Феодосий велит эконому устроить братии «праздьникъ великъ дьнесь».
Поведение Феодосия в случаях, подобных описанным, реализовало учительную функцию его труженического подвига. В части первой этой работы, когда говорилось о детском, отроческом и юношеском («докиевских») периодах его жизни, было показано, что сам Феодосий был хорошим учеником — не только прилежным и способным, покорным и послушным (ЖФ, 28а), — качества, благодаря которым он так быстро овладел грамотой, что все поражались его разуму и премудрости [656] , — но и инициативным учеником, который сам стремился к учению («[…] и датися веля на учение божественыхъ книгъ единому от учитель» [28а]), усваивал не только его основы, но и принципы и, получив импульсы, смог учиться уже без учителя, чутко улавливая все, что могло оказаться нужным ему на его пути. Его восприимчивость в учении и стремление жить в соответствии с тем, что он узнал и принял в себя (ср. уже отмечавшуюся роль в его жизни слов Иисуса Христа, засвидетельствованных в Евангелии), были так велики, а пример, который всегда стоял перед ним, так высок и ярок (Христос и его ученики) [657] , что он, заочный ученик Христов, не мог не хотеть стать и учителем, имеющим своих учеников, и подражание Христу, несомненно, распространялось и на сферу учения–учебы. И учил Феодосий своих учеников (именно это слово употребляется применительно к братии [ср. 50б], признавшей в нем не просто игумена, но и учителя, наставника, как он не раз обозначается в ЖФ), как Христос, Его словами и в сходных ситуациях. Феодосий учил братию и мирян, даже князей — то незаметно, с великим искусством и тактом, то настоятельно, резко, почти угрожая. Никакого привкуса дидактизма, менторства, абстрактности в том, как он учил, не было. Поучения, которые остались после Феодосия (см. о них далее), были просты, деловиты, трезвы. Их автор все время видел адресата поучения, цель и способы привести первого к последней. Но еще более характерно для Феодосия учительство в устной форме — никогда не вообще и не на всякий случай, но сугубо конкретно, в данной ситуации и в связи с данным лицом, всегда очень серьезно, но не впадая ни в эмоции, ни в назойливость и никогда не требуя ни обещаний, ни гарантий. Все, что говорилось Феодосием в таких случаях братии–ученикам, было, действительно, «приткнуто» к месту, исходило из личного жизненного опыта и отсылало к высокому примеру притч, обращенных Иисусом Христом к своим ученикам и полнее всего выражающих его учение [658] . Отдельные примеры этого рода уже приводились, в других случаях ЖФ только констатирует факт учительства и его тему, в третьих контаминирует все эти случаи, но сам мотив учительства появляется в тексте жития часто и нередко предлагается в настоятельной форме. Таков, например, фрагмент 43а/43б–43г/44а, в котором довольно подробно рассказывается, как отрок–возница, возвращавшийся в город, должен был довести до монастыря задержавшегося у князя Изяслава Феодосия; приняв его за простого монаха, он предложил ему ехать на коне, а сам удобно расположился в телеге; утром Феодосий, которому этот способ передвижения был труден, разбудил отрока, и они снова поменялись местами; встречные, в их числе и вельможи, узнавая блаженного, почтительно ему кланялись; у ворот монастыря Феодосия встречала вся братия; отрок испугался, не зная того, кем был его важный спутник; Феодосий, почувствовав смущение отрока, взял его за руку, ввел в трапезную, велел досыта накормить и напоить, а потом, дав ему денег, отпустил его домой. Все это рассказал братии сам отрок–возница, а блаженный никому не обмолвился о том, что случилось между ними ночью. Но, вспоминая этот случай и, видимо, отталкиваясь от него,
656
Ср.: «[…] якоже всемъ чюдитися о премудрости и разуме детища и о скоремь его учении» (28а).
657
Можно вспомнить, с каким чувством рассказывает об этом юноша Феодосий своей матери, невольно выступая как учитель перед ученицей (29г).
658
Ср.: «[…] но не абие обличааше ихъ, но якоже издалеча притъчами нагоня, глаголааше къ намъ» (38г).
[…] сице бе убо по вся дьни о сихъ уча братию, не возноситися ни о чемь же, но съмерену быти мниху, а самому меньшю всехъ творитися и не величатися, но къ вьсемъ покориву быти. «И ходяще же — глаголаше имъ — руце согъбене на прьсехъ своихъ кожьдо да имате, и никтоже васъ да не преходить въ съмерении же вашемь, да ся покланяете къждо другъ къ другу, якоже есть лепо мьниху, и не преходити же отъ келие въ келию, но въ своей келии къждо васъ да молить Бога.» Сицими же и инеми словесы по вся дьни не престая ихъ наказааше, и аще пакы слышааше от братия, ком уже сущю от мечьтаний бесовьскыихъ, то сия призъвавъ и, яко во вьсехъ искушенихъ бывъ, учааше и наказааше стати крепъце противу дияволемъ кознемъ…, но постомь и молитвою оградитися и Бога часто призывати на победу злааго беса. Глаголааше же и се къ нимъ, яко тако и мне бе исперва,