Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
после чего привел случай, имевший место с ним, встречи с злым духом в виде черного пса, когда страх охватил блаженного, и он смог избавиться от него только с помощью прилежной молитвы. И далее как вывод —
К симъ же и ина многа словеса глаголааше, крепя я на зълыя духы. И тако отпущааше я, радующася и славя Бога о таковемь наказании добляаго наставьника и учителя ихъ [659] . (44б).
Когда кто–нибудь из братии покидал монастырь, Феодосий плакал и молил за него Бога до тех пор, пока ушедший не возвращался обратно. И тогда
659
Размышляя о том, каким должен быть наставник, Феодосий помнил о словах Господа — «Иже аще кто въ васъ хощеть быти старей, буди всехъ убо мений и всемъ слуга» (36г).
того блаженый съ радостию приимъ учаше и никакоже раслабети вражиями козньми, ни попустити имъ на ся, но крепе стати. Се бо глаголааше яко «не мужьскыя есть душа, еще раслабети печальныими сими напастьми». Си и ина многа глаголавъ, утешивъ того, отпустяаше въ келию его съ миръмь. (49в–49г).
Так наставление–учение естественно переходило у Феодосия в ободрение и утешение.
Ибо сицева ти бе любы блаженаго, и сицево милосрьдие къ ученикомъ своимъ имяше, дабы ни единъ отъ стада его отлучилъся, но вься въкупе, яко пастухъ добрый, пакы пасяше, уча и утешая
660
Ср. еще «[…] но по вся дьни братию всю утешая, учаше…» (37а), ср. 61б и др.
Учительство Феодосия чаще всего связано с помощью другим и милосердием к страдающим. Перед лицом горя, беды, страдания, обиды он не мог оставаться равнодушным, печаль и уныние овладевали его сердцем, его охватывала жалость и слезы навертывались на глаза. «Горячее» сердце Феодосия, похоже, не выдерживало этих живых образов несчастья и отверженности, жалость переполняла его, вытесняя или оттесняя «среднюю» трезвость. Таким, например, было состояние Феодосия в эпизоде с разбойниками, которым он прощает их вину, или даже — точнее — вопрос вины вообще не присутствует открыто во всей этой сцене: благодаря душевной деликатности и некоей интуиции Феодосий сдвигает акцент, как бы игнорирует звено преступления и вины. Не — «вы сделали то–то» и «вы виноваты в том–то», но — «никому не причиняйте зла!» [661] . Вот типичная картина:
661
В этом, а возможно, и в некоторых других случаях создается впечатление, что Феодосию как бы душевно неловко («стыдно») замечать вину, промах человека, если только есть надежда, что сам этот человек может преодолеть их, исправиться.
К сему же блаженому неколи приведоша разбойникы съвязаны, ихъ же беша яли въ единомь селе манастырьске, хотяща красти. Блаженый же, видевъ я съвязаны и въ такой скорби суща, съжалиси зело и, просльзивъся, повеле раздрешити я и дати же темъ ести и пити. И тако пакы техъ у чаше мъного, еже никогоже преобидети и никомуже зъла сотворити. Подасть же темъ от имения довольное, еже на потребу, и тако техъ съ миромъ отпусти, славяща Бога, якоже оттоле темъ умилитися и никомуже зъла сотворити, но своими делы довольномъ быти. (50г–51а).
Или другой фрагмент «милосердия», где тема учительства уже отсутствует, а тема жалости завершается темой благотворительной деятельности — от жалости ранимого чужою бедою сердца (чужая скорбь — твоя печаль) к доброму делу, к устроению страждущих и обездоленных:
Таково бо бе милосерьдие великааго отьца нашего Феодосия, аще бо видяше нища или убога, въ скорьби суща и въ одежи худе, жаляащеси его ради и вельми тужаше о семь и съ плачемь того миновааше. И сего ради сотвори дворъ близь манастыря своего и церкъвь възгради въ немь святааго перьвомученика Стефана, ту же повеле пребывати нищимъ и слепыимъ и хромыимъ и трудоватыимъ, и от манастыря подавааше имъ еже на потребу и от вьсего сущаго манастырьскааго десятую часть даяше имъ. И еще же и по вься суботы посылаше въ потребу возъ хлебъ сущиимъ въ узахъ. (51а).
Еще один практический аспект милосердия — заступничество, и он также составляет значительную часть труженичества Феодосия.
И бысть въдовицямъ заступьникъ и сирыимъ помощьникъ и убогыимъ заступьникъ [662] и, съпроста рещи, вься приходящая, уча и утешая, отпущааше, убогыимъ же подавая, еже на потребу и на пищю тем. (61б).
Однажды Феодосия, шедшего к строителям, возводившим церковь, встретила «убога въдовиця, яже бе от судии обидима». Она спросила Феодосия (не зная, что это он, — тем более что он был в обычной ветхой одежде): «Черьноризьче, повежь ми, аще дома есть игуменъ вашь?» Он возразил ей вопросом же: «Чьто требуеши от него, яко то человекъ есть грешенъ?» — «Аще грешенъ есть, не вемь, токъмо се вемь, яко многы избави от печали и напасти, и сего ради и азъ придохъ, яко и мне поможеть, обидиме сущи бес правьды от судии», — ответила женщина. Феодосий, расспросив ее обо всем и пожалев («съжалиси»), сказал ей: «Жено! Ныне иде въ домъ свой, и се, егда придеть игуменъ нашь, то же азъ возвещю ему, еже о тебе, и то избавить тя от печали тоя» [663] . Женщина отправилась домой, а блаженный пошел к судье, объяснил ему все и «избави ту от насилия того, якоже тому посълавъшю возвратити той, имъ же бе обидя ю» (61в–61г).
662
В духе 81–го псалма. Ср. у Державина:
Без помощи, без обороныСирот и вдов не оставлять.Ваш долг спасать от бед невинных,Несчастливым давать покров;От сильных защищать бессильных,Исторгнуть бедных из оков.663
И опять та же потаенность подвига благодеяния!
Это заступничество было, видимо, рядовым событием на подвижническом пути Феодосия: он заступался за многих, часто, по разным поводам и перед разными людьми вплоть до князей. Вероятно, не всегда это было легко и просто. Нельзя исключать, что такое заступничество могло вызывать недоброжелательство, раздражение. На стороне Феодосия в таких ситуациях ничего не было кроме нравственной силы и духовного авторитета, но это и составляло его силу и власть:
не бо его честяху честьныихъ ради порътъ, или светьлыя одежа, или имения ради мъногаго, но чистаго его ради жития и светьлыя душа, и поучение того многыихъ, яже кыпяхуть святымь духомь от усть его. (62а).
И никто — ни князья, ни судьи — не решались ослушаться преподобного.
Тако же сий блаженый отець нашь Феодосий многыимъ заступьникъ бысть предъ судиями и князи, избавляя техъ, не бо можахуть ни въ чемь преслушати его, ведуще и праведьна и свята. (61г).
Но учительство было связано не только с утешением, милосердием, добродеянием. В острых ситуациях оно требовало от Феодосия полемики, спора, укоров, обличений сознательных отступников и беззаконников. Угроза убийства не раз витала над головой блаженного, и нужно было большое мужество, чтобы не отказываться от учительства и на этой роковой грани. Но ведь «не мужьскыя есть душа, еже раслабети печальныими сими напастьмя», — говорил сам Феодосий. Такие ситуации возникали, вероятно, в случае конфликта с князем (или во всяком случае легко могли возникнуть, как, например, в истории с отказом Феодосия признать права князя–узурпатора Святослава) и определенно не раз были, когда блаженный тайно, по ночам, уходил к евреям, чтобы спорить с ними о Христе и укорять их [664] .
664
Эти эпизоды подробнее рассмотрены ранее, см. «Работники одиннадцатого часа» («Слово о законе и благодати» и древнекиевские реалии, Russian Literature XXIV–I [1 July 1988]),
Се бо и сиць обычай имяше блаженый, якоже многашьды въ нощи въстая и отай вьсехъ исхожааше къ жидомъ, и яко отметьникы и безаконьникы техъ нарицая, жьдааше бо еже о Христове исповедании убиенъ быти. (57а).
Сам Феодосий сознавал такие функции, как духовную, хозяйственную, учительную и под., признавал их самостоятельность, их роль в его труженическом пути и специально уделял им время, силу, энергию. Но была еще одна важная функция, которую, может быть, всего лучше запомнили в потомстве, когда многое другое из связанного с Феодосием было уже основательно забыто. Осуществление каждой из названных выше функций, каждый поступок или слово Феодосия формировали (уже независимо от него, из чего, однако, нельзя делать вывода о том, что сам блаженный не сознавал, по крайней мере в отдельных случаях, этого) новую функцию — быть примером, образцом, мерилом, подражаемым. Объектом этой функции был сам Феодосий, субъектом — те, кто его окружал, знал и чтил — братия, князья, бояре, горожане, крестьяне, приезжие издалека, нищие, убогие, увечные, даже разбойники, чья жизнь и весь жизненный путь были преображены встречей с Феодосием [665] . ЖФ изобилует свидетельствами того, сколь многие люди видели в Феодосии, его поведении и поступках, делах, словах и мыслях высочайший пример для себя, образец, в соответствии с которым нужно строить всю свою жизнь. Очень важно, что этот пример был духовной природы и, если даже он на конце цепи воплощался в нечто материальное, сила его была в том, что помнили о начале цепи — о духовном, и оно–то определяло и конечный материальный результат, в котором также видели отсвет этого духовного. Поэтому пример Феодосия и следование этому примеру со стороны других способствовали увеличению духовности в тогдашней жизни, прорыву к реальностям иного, несравненно более высокого плана, к идеям христианства и образу Иисуса Христа, и во всем этом помощником, посредником, застрельщиком выступал сам Феодосий. Через него и его дела и слова было легче понять основы христианской веры, сохранить их, не дав им расплыться в зыбкой хляби дохристианско–языческих представлений о добре и зле, наконец, не только понять и сохранить, но и углубить, развить, связать эти христианские основы с конкретной ситуацией сего дня, сего места, сего человека. В этом смысле функция «быть примером» оказывалась связанной с учительной, с одной стороны, а с другой, она вела человека вперед, преображала его, укореняла в нем нравственно–религиозные критерии, направляла на истинный путь. При рассмотрении труженического подвига Феодосия во всем его многообразии нужно думать, конечно, и об этой стороне в образе преподобного, открытой для себя теми, кто остался чуток к главному в том, что делал Феодосий [666] .
665
Та же функция, но в ином отнесении и аранжировке, конечно, была известна и блаженному: он ее субъект, объект — Иисус Христос, поле этой «экземплефикативно–имитативной» функции — связь между подражающим и подражаемым.
666
Наконец, нужно иметь в виду, что Феодосий и его подвизание стали примером еще в одном — специальном — смысле. Русские люди оценили Феодосия как святого и его жизнь как святую (житие). Более того, они видели и в том и в другом пример святости — при том, что в течение определенного времени других примеров «своей» святости не существовало, не считая, может быть, из ряда вон выходящего примера святых мучеников–страстотерпцев Бориса и Глеба. Эта святость Феодосия была явлена чудом. Человек, ехавший ночью по небольшой горке над монастырем сподобился видеть «чюдо исполънь ужасти»: над монастырем сиял «светъ пречюденъ», и в нем увидел человек Феодосия, стоявшего перед церковью, «руце же на небо воздевъшю и молитву къ Богу прилежьно творяща». В это же время явилось и другое чудо — из купола церкви поднялся огненный столп, который, изогнувшись наподобие свода («акы комара сотворивъся»), достиг другого холма в том месте, где Феодосий указал место для церкви (позже ее здесь и построили).
Сий же тако пламень то являшеся тому, яко дуга стоя единемь коньцемь на верьху церковьнемь, таче и другыимь на нареченемь месте, донеже тому заехавъшю за гору не видети того.
Поэтому и нам следует возгласить, — заключает составитель ЖФ, —
яко есть Господь на месте семь и есть свято место се и несть ино, но се домъ Божий и си врата небесьная. (55г–56б).
Здесь же уместно заметить, что чудеса, творимые о Феодосии, преимущественно видения, дивинации, которые без особого насилия принимаются и современным сознанием, даже безрелигиозным. Огненный столп, подобный описанному, увидел и князь Святослав недалеко от монастыря и понял, что блаженный умер. «Се, якоже мьню, дьнесь блаженый Феодосий умьре», — сказал он своим спутникам. «Таче посълавъ и уведевъ истее преставление, плакася по томь много» (64в).
Кристаллизация духовного слоя во всем, что связано с жизнью и деятельностью Феодосия, и первенство духовной меры во всем разнообразии мнений, точек зрения и оценок, может быть, и были самыми важными результатами, достигнутыми в подвиге Феодосия и усваиваемыми лучшими из его духовного стада. Уже только по одним этим результатам можно догадываться, какое большое место занимали духовные труды Феодосия в «узком» смысле этого понятия. О создании и развитии Печерского монастыря как духовном деянии уже говорилось. Вся его внутренняя жизнь — службы, молитвы, аскеза — была рождена духовностью и в свою очередь порождала духовность, умножая и обостряя ее. Со всей серьезностью, истовостью, даже рвением относился Феодосий к церковным службам; он знал их, как и божественные заповеди, лучше других (см. 36в) и учил братию молитве [667] . После бессонной ночи он раньше всех приходил в церковь («преже всехъ обреташеся въ церкви»). «И ставъ на своемь месте непоступенъ сы, ни мятыйся умомь, божественое славословие соврьшаше» и последним покидал церковь («ти тако пакы и церькве послеже всехъ излажааще», 36б–36в) [668] . Служба и славословие Богу доставляли ему подлинную, живую радость — «[…] и вельми веселяся, Бога о томь прославляше» (61в). В самом центре службы была молитва, фокус всей службы.
667
Ср.:
И тако вься прилежьно учааше молитися къ Господу.., но въ своей келии Бога молити (39а)
или:
«[…] да тако съ вьсякыимь усьрьдиемь и вьсею мыслию молитву свою чисту приносимъ къ Богу». И се же и ина многа увещавааше я съ вьсякыимь съмерениемь и съ слезами учашевься. (49б–49в).
668
Менее подробно и суше о службе в ранение годы существования пещеры:
[…] дондеже будяше годъ божественууму славословию, и тако вьси въкупе съшедъшеся въ церковь, пения часомъ творяахуть, таче святую служьбу соврьшивъше… (36а).
или еще короче:
[…] постави надъ пещерою малу церквицю во имя святыя Богородица, веля, да ту братия събираються на божественое славословие. (35г).
Си беша [Антоний, Феодосий и Никон — В. Т.] въ пещере моляще Бога, и Богъ же бе съ ними. (33в).
Но даже и в кратких упоминаниях иногда указывается первенство Феодосия, ср.: «[…] и на дело преже всехъ исходя и въ чину святыя литургия» (36г).