Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
Заутра же […] прииде Антоние по обычаю къ оконцю и глагола ему… И многажды глагола Антоние, и не бысть гласа… И посла въ манастырь по Феодосиа… И рече игуменъ Феодосий, яко от бесовъскаго действа сие бысть ему. И положиша его на одре, и служаше ему святый Антоние…
Все перечисленные примеры бросают луч света на природу тех случаев, когда совместно фиксируются имена Антония и Феодосия. Совершенно иная природа имени Антоний (как и Феодосий), когда оно встречается изолированно. Несмотря на наличие ряда примеров употребления этого имени в «абстрактных» ситуациях, в формулах, клише, молитвах и т. п., немало примеров и противоположного характера, когда персонаж по имени Антоний выступает в конкретных эпизодах. Таково изображение Антония, когда к нему приходит Шимон, когда он делает ему предсказание и т. п., или в эпизоде с приходом «мастеръ церковныхъ» из Царьграда («И отвеща Антоний […] И отвеща Антоний […] Антоний же рече […] Антоний же рече […] И воздвигъ руце на небо Антоний, рече великымъ гласомь…», 6–8), или в рассказе об Исакии Печернике:
Сей […] прииде к великому Антонию в печеру, моляшеся ему […] И приатъ его Антоние, възложи на но мнишескый образъ и нарече имя ему Исакие […] Приносяше же ему великый Антоние и подаваше ему оконцемъ, елико рука вместиться, и тако приимаше пищю […] Заутра же […] прииде Антоние по обычаю къ оконцю
или, наконец, в эпизоде с Онисифором
явися святый Антоние презвитеру Онисифору, с прещениемь глаголя… Възбнувъ же от виденаа и падъ на лици своемъ, моляшеся Богу, глаголя… И приступль ангель, глаголя ему… Пакы же явися имъ святый Антоние, глаголя… (105)
и под. [732] ; ср. летописные фрагменты об Антонии (в эпизоде с Исакием Печерником), примеры из которых процитированы несколько ранее.
Менее «изобразительны», хотя и достаточно конкретны примеры появления Антония в описаниях «общеисторического» характера, когда речь идет не об отдельном эпизоде или сцене, но о существенном периоде жизни. Ср.:
732
Сходные случаи представлены и в «антониевых» фрагментах из летописи. Ср.
И прииде игумень и братья ко Антонью и рекоша ему… И повеле имъ Антоний… И идоша братья по Антонью и реша… Антоний же, радъ бывъ, рече…
[…] Игумень же… постриже его и нарече имя ему Антоние, наказавъ и научи его иночьскому житию. Антоний же въ всемь Богу угождаа… Рече же ему игумень: «Антоние, иди пакы въ Русию…» Антоний же прииде въ град Киевъ, мысляше, где пребыти. И походи по манастыремъ… И нача ходити по дебремъ и по горамъ и по всемъ местомъ, и на Берестово прииде и обретъ печеру, и вселися въ ню… Антоний же, видя таково кровопролитие, […] пакы бежа въ Святую Гору… Антонию же сущу въ Святей Горе, въ манастыри, […] и бысть отъ Бога възвещение игумену: «Пусти, рече, Антониа в Русию…» Призвавъ же его и рече ему: «Антоние, иди пакы в Русию…» […] Антонию же пришедшу къ Киеву, и прииде на хлъмъ… и возлюби место то, и въселися в нем. И нача молитися Богу… И прослу якоже и Великый Антоний […] Антоний же прославлень бысть въ Рустеи земли… (16–17)
или:
и нача гневатися Изяславъ на Антониа про князя Всеслава. И приcла Святославъ исъ Чернигова въ нощи по святаго Антониа. Антоний же пришедъ к Чернигову и возлюби место, нарицаемое Больдины горы, и ископавъ печеру, и вселися ту… (186) [733]
Наконец, особо стоит отметить примеры «констатирующего» характера типа: «Антоний бо уже преставися» (188); «И идох убо в печеру, иде же лежить святый отець нашь Антоние…» (139); «Антоний не име злата и сребра, но стяжа слезами и пощениемъ…» (19) и под. [734]
733
Ср. в летописных отрывках:
[…] и нарекъ имя ему Антоний… Антоний же приде к Кыеву… и ходи по манастыремъ… и поча ходите по дебремъ и по горамъ… (197)
и др.
734
Ср. этот же пример в летописном фрагменте об Антонии (198), а также: «уже бо Антоний преставился…» (203).
Изложенные здесь соображения и наблюдения имеют троякое назначение. Они показывают, что «Житие Антония» не только существовало и некоторые его содержательные блоки не вызывают сомнения, но что оно является несомненной текстовой реальностью в целом ряде фрагментов, из чего вытекает задача реконструкции текста «Жития Антония» в доступных и целесообразных пределах. Далее, из сказанного следует, что в распоряжении исследователя есть больше данных и средств, чем обычно полагали, для суждения о жизни Антония, о его личности, о его месте в русской духовной (и поневоле политической) ситуации 50–х — начала 70–х годов XI века, о его наследии, сохранившемся и развившемся в Печерской обители [735] , а затем в тех или иных формах распространившемся по разным местам, о значении этой фигуры в русской духовной жизни и в истории святости на Руси. И, наконец, оказывается, что чем больше раскрывается перед нами фигура Антония и чем многообразнее и противоречивее версии его подвижнической жизни, тем глубже, конкретнее и, так сказать, «концентрированнее» раскрывается образ так или иначе соотнесенного с ним Феодосия, ученика, сподвижника и продолжателя дела Антония, избравшего, однако, существенно иной путь духовного подвижничества, чем Антоний, но при этом, несомненно, учитывавшего опыт своего учителя.
735
В этой связи нельзя пренебрегать отчетливо выраженной в Киево–Печерском патерике аскетической линией. Ср. рассказы о Евстратии Постнике, многотерпеливом Никоне, Пимене Постнике, Афанасии Затворнике, Никите Затворнике, Лаврентии Затворнике, многотерпеливом Иване Затворнике, о Моисее Угрине, Прохоре Лебеднике, Марке Печернике, Исакии Печернике и других. Похоже, что подвижничество Антония находило более глубокий отклик в их душе, нежели труженический путь Феодосия.
ПРИЛОЖЕНИЕ III
ФЕОДОСИЙ–ПИСАТЕЛЬ. О ЕГО ЛИТЕРАТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В широком кругу трудов Феодосия писательство занимает особое место, и значение этого рода деятельности нужно оценивать, несомненно, высоко. Хотя установить состав написанного Феодосием с достаточной точностью и, следовательно, надежностью нелегко (относительно ряда приписываемых ему текстов существуют сомнения; другие имеют свои литературные источники, и не всегда ясно, идет ли в данном случае речь о чужом тексте, использованном Феодосием, или о собственной вариации этого чужого текста) [736] , можно все–таки с достаточным вероятием говорить о ядре его текстов (ср. Еремин 1947) и делать заключение о значении трудов Феодосия в нравоучительной литературе на основании этого ядра. Но допустимо принять — и это будет вполне в духе времени, когда жил Феодосий, и следовавшей за этим временем эпохи — и более широкий взгляд. Согласно ему, учитываться должно все, что в сознании эпохи — читательском, о котором судить, конечно, трудно, и профессиональнолитературном (включая переписчиков рукописей) — усвоялось как «Феодосиево», приписывалось ему и ходило под его именем [737] . При существующих до настоящего времени многочисленных неясностях в разработке проблемы литературного наследия Феодосия, при многих пробелах в эдиционно–текстологической стороне этого наследия и явном дефиците в исследованиях текстов Феодосия и работах, посвященных ему (ср., впрочем, Висковатый 1939, 535–567; Орешников 1961, 481–487; Гудзий 1963, 62–66; Словарь 1987, 457–459) в последние 70 лет [738] , наиболее целесообразным и «осторожным» подходом можно было бы считать такой, при котором учитывалось бы все приписываемое Феодосию, но любой вывод, сделанный на всем массиве условно — «Феодосиевых» текстов, понимался бы относительно.
736
Представляются правдоподобными и целесообразными указания ряда исследователей на то, что, с одной стороны, кое–что из приписываемого Феодосию вызывает сомнения в его авторстве и, с другой, что существовали и иные тексты, написанные Феодосием, которые не дошли до нас.
737
Разумеется, если стоять на более поздней позиции в понимании проблемы авторства, эта точка зрения («расширительная») сразу же обнаруживает свои слабости, но, если судить мерками времен Феодосия, с тогдашним более аморфным пониманием авторства, отсутствием понятия плагиата и иной ролью авторских амбиций, то окажется, что этот «расширительный» взгляд, действительно, лучше соответствует этому старому пониманию авторства, чем более критическая и аналитическая современная точка зрения, не всегда учитывающая атрибуции текстов, принадлежащие сознанию соответствующей этим текстам эпохи. Для этого сознания «дух» текста и его содержательное соответствие взглядам предполагаемого автора несравненно важнее «строгих» доказательств авторства; «потенциальность» сильнее верифицируемости.
738
Издания текстов Феодосия, а также работы, непосредственно связанные с текстами Феодосия, — Макарий 1856:193–224, а также Макарий 1889, II:320–324; Сухомлинов 1856:79–82; Материалы 1855:25; Буслаев 1861:691–693; 1881:20–22; Тихонравов 1862, ІV:89–96; Срезневский 1861:692–697; 1866: 34–43; 1876:297–304; 1882; Георгиевский 1893, I–III; Пономарев 1894, I:33–43; 1897, III:102–103; Яцимирский 1898; 1898а:23–27; Смирнов 1899:98–100; Чаговец 1901, № 8, 82 и сл.; Харлампович 1912:173–174; Никольскоий 1915, т. 2:68–71; особенно же Еремин 1935; 21–38; 1947:159–184 и некот. др. Ср. также Востоков 1842. Общий обзор литературного наследия Феодосия — Никольский 1906:157–197. Из литературы, в той или иной степени посвященной сочинениям Феодосия (помимо уже указанной выше), см. Евгений 1829, II:284; Востоков 1842; Шевырев 18.50:38; Макарий 1854–1855:273–293; 1889, II:103–133; Казанский 1855; Сухомлинов 1856:48 и сл.; Срезневский 1867:34; 1882:25 (см. 1861); Попов 1875:69 и сл.; Петров 1875:331; 1887:79–84; 1894:783–785; Вадковский 1876: 277 и сл.; 1881, 1895; Филарет 1884:12–14; Антоний 1892: 313–336, 368–374; Яковлев 1893:15; Шахматов 1896:46 и сл., 1897:795–844; Архангельский 1898:233–237; Яцимирский 1898; 1898а: 1–22; Грушевский 1898; Лященко 1900; Бельченко 1900:137 и сл.; 1902; Владимиров 1901:143–146, 180–189; Чаговец 1901, № 8; Любич; Голубинский 1904, 1:813–819; Порфирьев 1911:373–378; Харлампович 1912:165–174; Сперанский 1921:159–161; Висковатый 1939:535–567; Федотов 1959; Fedotov 1952; Орешников 1961:481–487; Гудзий 1963:62–66; Bortness 1967; Siefnes 1970; Словарь 1987:457–459 и некот. др.
Имея в виду тексты, принадлежащие или приписываемые преподобному Феодосию, можно сделать некоторые выводы о нем как о писателе и о значении его литературного творчества в истории русской духовной литературы. Это значение определяется рядом обстоятельств. Феодосий был одним из самых ранних русских писателей вообще и тем более в так называемой «нравоучительной» литературе [739] . Пространственно–временные рамки его творчества определяются достаточно четко. Сами сочинения довольно разнообразны в жанровом и тематическом отношениях и нередко оказываются основным и/или самым ранним источником сведений об особенностях русской жизни (причем не только монастырской) в третьей четверти XI века. Литературная деятельность Феодосия и его сочинения — важнейшая страница из начального этапа русской духовной литературы и письменности и уже поэтому существенна и в более широком плане истории русской литературы, духовности, просвещения. История дальнейшего бытования текстов Феодосия (многие из них пред ставлены значительным числом списков) тем более подчеркивает их роль в русской духовной жизни [740] . Наконец, то обстоятельство, что эти тексты были написаны (и/или использовались) фигурой такого масштаба, как Феодосий, придает им особое значение и требует привлечения к ним более пристального внимания. Наконец, нельзя пренебрегать и тем важным обстоятельством, что некоторые тексты Феодосия, видимо, имели хождение и за пределами Руси (ср. Яцимирский 1898а, 23–30; Никольский 1915, 68–71; Сперанский 1921, 159–161 и др.).
739
B этой области ему определенно предшествовал Лука Жидята, но его сочинения несравненно малочисленнее, менее разнообразны и в ряде отношений менее интересны.
740
Из «Жития» Авраамия Смоленского известно, что он «из всех любя часто почитать учения преподобного Ефрема […] и Иоанна Златоуста и Феодосия Печерского».
Нужно сказать, что в труженическом подвиге Феодосия его писательская, проповедническая, учительная деятельность занимает большое и очень важное место. Несомненно, она органическая часть всего его труженичества. Человек дела, Феодосий, конечно, и в Слове видел дело. Все, что им написано, подчинено делу, предполагает его и в значительной степени объясняется им, из него выводится. Феодосий, хотя и считал себя «не книжным человеком» [741] , не профессионалом, но практиком, занятым множеством иных дел, не мог, конечно, отказаться и от этой деятельности, поскольку она давала ему ряд преимуществ по сравнению с другими трудами. Письменные тексты были ориентированы на более широкий круг их потребителей: их могли читать и слушать не только в монастыре или даже Киеве, но и в других местах, и не только сразу же по написании, но и значительно позже, как это и было на Руси. Тем самым эффект долговременности и дальнодействия написанного текста многократно расширял читательскую аудиторию и, следовательно, круг «просвещаемых». В тех случаях, когда в основе текста письменного лежал устный текст (поучение, отчасти молитва), предполагавший его произнесение в конкретной ситуации, этот продуманный и подготовленный (вовсе не импровизированный) текст на стадии своего устного бытия (даже разового, единократного) характеризовался эффектом непосредственного воздействия на конкретную ситуацию, а будучи записан и распространен, приобретал отмеченный только что эффект долговременности и дальнодействия и подчеркивал уже свое значение в связи с определенным типом ситуаций, т. е. становился образцом, руководством, пособием.
741
Ср. в Послании к князю Изяславу (обратившемуся к преподобному с вопросом): «Что возмыслилъ еси, Боголюбый княже, воспрашати мене, не книжна и худа, о таковой вещи…» (цитируется по: Макарий 1889, II:320–321).
Помимо этих соображений по поводу естественности обращения Феодосия к литературной деятельности, существует еще одно, более специальное и уже не раз высказывавшееся специалистами. Как известно, из святоотеческих авторов Феодосий особенно ценил писания Феодора Студита, устав которого был им введен в Печерский монастырь, откуда он быстро стал распространяться и по другим старым русским монастырям. Сочинения Феодора Студита, несомненно, оказали влияние на Феодосия–писателя; «и по тону, и по оборотам речи, и по всему» поучения Феодосия оказались «очень похожи на такие же поучения преп. Феодора Студита» (Макарий 1889, II:104). Будучи ревностным хранителем заветов Феодора Студита, Феодосий не мог быть
Брачный сезон. Сирота
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
рейтинг книги
Жизнь мальчишки (др. перевод)
Жизнь мальчишки
Фантастика:
ужасы и мистика
рейтинг книги
