Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
Этот «максимальный» (и в целом ряде случаев очевидно не достоверный) состав существен не только и не столько сам по себе, сколько в сопоставлении с «минимальным» составом, который, собственно, и есть ядро «феодосиевых» текстов, — тем более, что этот «минимум» приходится на последнюю общую попытку определения круга достоверных сочинений Феодосия (40–е годы), а сама эта попытка предпринята таким выдающимся ученым, как И. П. Еремин, обладавшим к тому же как исследователь редким даром сочетания трезвости и текстологической акрибии. Возвращаясь к дискуссиям давних лет, Еремин приводит аргументацию — в одних случаях убедительную и даже бесспорную, в других — правдоподобную или, по крайней мере перспективную — в пользу предлагаемого им «узкого» состава текстов Феодосия («Спор о действительном объеме литературного наследия Феодосия Печерского […] не закончился и по сегодня. Но основной список принадлежащих Феодосию произведений уже определился […]:
I. I. Первое послание к князю Изяславу Ярославичу (известно в двух списках — в так называемом Паисиевском сборнике XIV— XV в. и в сборнике XV в. Новгородско–Софийской библиотеки № 552, теперь — № 1285, — восходящих к общему протографу; остроумные соображения Шахматова, отчасти поддержанные и другими учеными, о принадлежности этого послания Феодосию Греку, XII в., Ереминым отводятся и, видимо, вполне резонно).
II. Второе послание к князю Изяславу Ярославичу (известно в ряде списков, иногда довольно отличных друг от друга текстологически и образующих две основные группы; древнейшую редакцию представляют Паисиевский и Новгородско–Софийский списки — именно она только и может претендовать на принадлежность Феодосию, — впрочем, и она в свое время вызвала сомнения в ее подлинности, и Еремину пришлось позже вернуться к рассмотрению этого вопроса еще раз — Еремин 1935, 21–38; и хотя после этой работы свое несогласие с выводом Еремина высказал Висковатый 1939, 535–567, все–таки мнение Еремина о принадлежности этого послания Феодосию, подкрепленное важным соответствием фрагментов из послания и «Повести временных лет», представляется более обоснованным).
III–VII. Группа поучений (древнейший список — Румянцевский сборник XV в., № ССССVІ Российской Национальной Библиотеки в Москве, лл. 103–116 об.; разночтения из других рукописей учтены Ереминым при издании этих поучений), а именно — III. «В среду 3 недели поста слово святаго Феодосиа на часех о тръпении и о любви. Господи, благослови»; — IV. «В четверг 3 недели поста святаго Феодосиа слово о тръпении и о любви и о посте. Господи, благослови»; — V. «В четверг 3 недели поста на часех святаго Феодосиа поучение о тръпении и милостыне. Господи, благослови»; — VI. «В пяток 3 недели поста святаго Феодосиа поучение о тръпении и о смирении. Господи, благослови»; — VII. «В пяток 3 недели поста слово на часех святаго Феодосиа о хождении къ церкви и о молитве».
VIII–IX. Два поучения о «душевной пользе» из того же Румянцевского сборника (лл. 99 об. –103), надписанные именем «святаго Феодора игумена Студийского»; эта атрибуция не была принята — тем более что эти поучения отсутствуют в собрании сочинений Феодора Студита; оба текста изданы Ереминым по Румянцевскому сборнику с учетом разночтений в других рукописях), а именно — VIII. «В среду 3 недели поста поучение по ползе душевней».
X. X. Поучение слово къ келарю святаго Феодосиа игумена Печерьскаго манастыря в Кыеве (издано по пергаменному списку XIV–XV в. Новгородско–Софийской библиотеки № 94, теперь — № 1262; учтены разночтения из других рукописей).
XI. XI. Молитва святаго Феодосия Печерьскаго за вся крестьяны (издана по древнейшему списку — Псалтыри 1296 г. Государственного Исторического музея — Синодальное собрание № 235, лл 275–277).
Многие из перечисленных текстов, особенно весьма достоверные или достаточно достоверные с точки зрения их принадлежности Феодосию Печерскому, доставляют интересный новый и разнообразный материал, относящийся к отдельным сторонам русской жизни и небезразличный, конечно, и для характеристики самого Феодосия. Несмотря на обилие деталей, отсутствующих в ЖФ, сочинения самого преподобного в целом подтверждают тот образ, который рисуется в составленном Нестором «Житии». Многообразие деятельности, непрестанность трудов, конкретность, практичность, последовательность, упорство, трезвость, учительность, но и жалость, милосердие, любовь, и все это направленное на христианизацию жизни и быта, на творческое собирание души и спасение ее то более, то менее ярко, но всегда определенно выступает и в сочинениях Феодосия.
Разумеется, степень отражения этих черт в известной степени зависит от тех литературных особенностей, которые характеризуют сочинения Феодосия. В целом нужно согласиться с тем, что писал о них один из лучших их знатоков в прошлом веке —
Все сочинения Феодосия более или менее кратки и почти все содержания нравственного. Они составлены не по правилам искусства и отличаются совершенною простотою, но проникнуты жизнию и пламенною ревностию о благе ближних. Тон поучений часто обличительный, но вместе глубоко наставительный и нередко умилительный и трогательный. Язык — церковно–славянский, но имеющий некоторые особенности в словах и оборотах речи и нечуждый
Пожалуй, можно только не согласиться с утверждением, что Феодосий составлял свои сочинения «не по правилам искусства», хотя, конечно, соблазн «эстетического» не имел над ним силы. Искусство, действительно, нигде не становится самоцелью, не выставляет себя, ограничивает себя своего рода «аскетической» дисциплиной, пользуясь минимумом приемов, достаточно простых и в точности отвечающих, по сути дела, простым и ясным целям, которые ставил перед собою Феодосий в каждом данном тексте. Все сочинения Феодосия, и особенно послания и поучения, характеризуются «сильной» направленностью на соответствующую тему, чаще всего одну (если же в тексте две или три темы, то они обычно связаны — терпение и любовь, терпение и милостыня, терпение и смирение и т. п.). Поэтому содержание каждого отдельного текста, как правило, концентрированно и весьма конкретно; более того, оно обращено чаще всего не к читателю вообще, но к определенному читателю, к тому, кто сам нуждается в поучении и знает это твердо, или к тому, кто не знает своей собственной нужды и поэтому тем более нуждается в помощи наставника, для которого эта нужда очевидна. У Феодосия, бесспорно, был дар понимать «другого» (в частности, и своего потенциального читателя), проникать в его потребности и сложности, приходить ему на помощь. И сочинения Феодосия, взятые в этом прагматическом ракурсе, вызывают удивление именно своим искусством точнейшего учета особенностей читателя и его нужд, во–первых, и, во–вторых, подведения читателя к цели, которая, по Феодосию, стоит перед ним. В одних случаях Феодосий, действительно, энергичен, резок, почти гневен, в других, напротив, нетороплив, вдумчив, мягок, почти ласков. Чаще всего его стиль суховат и экономен, прост и расчетлив, но там, где нужно, Феодосий умеет на этом фоне строить — и тоже экономно, нигде не впадая в преувеличения, — подъемы и каденции, сгущения, усиления, противопоставления, добиваясь «художественного» эффекта, но ровно в той мере, в какой это нужно для данного читательского типа в связи с данной темой и данной целью. Во всяком случае не видеть некоторые (нечастые) узлы или зоны «художественности» в отдельных сочинениях Феодосия было бы ошибкой. Его внимательность к некоторым образам, особенно символического характера, к построению композиционной цепи и продвижению по ней основной идеи–темы к финалу, к составлению искусной цитатной мозаики заслуживает соответствующей оценки.
Даже самые простые, сугубо прагматические и традиционно считающиеся безыскусными тексты могут подтвердить сказанное. Типичный пример — «Поучение келарю», где на узком пространстве двух десятков строк (примерно) «разыгрывается» содержание поучения–наставления, оживляемое, «подталкиваемое» и в высоком плане осмысляемое символикой ключей и огня и образами Ветхого и Нового заветов. Каркас текста, действительно, прост. Рамку его образуют обращения к келарю, чей образ и функции в обоих случаях соотносятся с Христом: «Брате! се от рукы Христовы и отъ престола славы Его приемлеши сию службу…» в начале и «Внимай себе, брате, и службе своей, да спасетъ тя Господь…» в конце. Между ними развертывается подготовка к основному наставлению и выводу из него — следствию, данному в двух вариантах, — при условии, что наставление будет выполнено, и при условии, что оно будет не выполнено, более того — нарушено. Отсюда — условно–следственная конструкция, дважды воспроизводящаяся и определяющая форму «центра» текста:
Аще сию службу имярекъ, въ чинъ монастырьскыи съ душевною приязнию исправиши, щадитьтися праведныи венець и будеть ти… [и далее следствие выполнения этого наставления].
Аще ли уклониши сердце твое преобидети что монастырьское, или окрадити что и себе притяжати и сбирати паче, а не манастыреви, и будеть ти… [и далее следствие этих запретных деяний].
Между «началом» и «центром» «положительно–побудительное» наставление, оживленное названными выше символами и проясняюще–подчеркнутое игрой императивов и причастий действительного залога настоящего времени (прежде всего). Ср.:
Имей страхъ Его предъ очима си, потщися порученое тебе дело непорочно свершити, да и венца отъ Христа достоинъ будеши. И да мнитьтися онъ престолъ вышний, его же виде Исаия, къ нему же единъ отъ Серафимъ посланъ бысть, имеяй угль, не опаляяй пророка, но просвещаяй: тако же и ты, брате, вземляй ключь, акы огнь, а се отъ престола, на немъ же жреться Христосъ по вся дни.
Между «центром» и «концом» — «отрицательно–угрожающая часть», где «советующе–побуждающие» императивы (допускается, что выражаемые через них наставления могут быть и не выполнены) первой части текста заменяются бесстрастно–неотвратимым будущим временем, в котором слышится сама Судьба:
Брачный сезон. Сирота
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
рейтинг книги
Жизнь мальчишки (др. перевод)
Жизнь мальчишки
Фантастика:
ужасы и мистика
рейтинг книги
