Святой хирург. Жизнь и судьба архиепископа Луки

Колымагин Борис

К нему стали поступать прошения от групп верующих об открытии храмов. Святитель советовал представителям общин обращаться в соответствующие органы, но те выжидали, ждали отмашки из Москвы. Москва не спешила дать зеленый свет возрождению церковной жизни, и действующий архиерей в докладе патриарху Сергию с горечью констатировал: «Если не будут открыты в близком будущем храмы в различных местах Красноярского края, то грозит религиозное одичание народа».

Между тем фронт постепенно стал отодвигаться на запад. В Красноярске стало меньше раненых, и Войно-Ясенецкий стал хлопотать о переводе его поближе к Первопрестольной, где как хирург он мог бы принести больше пользы и где научная и религиозная жизнь протекала более интенсивно. Он обращается в Народный комиссариат здравоохранения и в Московскую патриархию с просьбой о переводе.

VI. Тамбовский

волк

Проблема перевода архиепископа Луки из Красноярска в одну из епархий центральной полосы России решалась несколько месяцев.

Шел непростой процесс согласования между Патриархией и Наркомздравом. Рассматривались разные варианты. Наконец обе стороны договорились: «Намерены перевести Вас в Тамбов, широкое поле деятельности в госпиталях и крупной больнице», – протелеграфировал народный комиссар здравоохранения РСФСР А.Ф. Третьяков.

15 декабря 1943 года на заседании Священного синода патриарх Сергий предложил перевести архиепископа Луку «с Красноярской кафедры на Тамбовскую, ввиду непосильных для старца внешних условий служения в Красноярске» (1).

Почти два с половиной года провел Лука на Тамбовской земле. Здесь он был награжден Сталинской премией за научные труды в области медицины. Здесь же им была начата работа над богословским сочинением «Дух, душа и тело».

Служение святителя в Тамбове началось 19 февраля 1944 года. Он поселился на частной квартире в маленьком одноэтажном деревянном доме, разделенном пополам, на две семьи, по адресу: ул. Комсомольская, 9. «Город недурной, почти полностью сохранивший вид старого губернского города. Встретили меня здесь хорошо», – сообщает он сыну Михаилу (2).

Лука полностью погружается в жизнь медика и архиерея. «В Тамбове я много оперирую, обучаю врачей трудным операциям, которых они и не видели, и выступаю с большими докладами-лекциями на окружной конференции Орловского военного округа и на больших конференциях; и в недалеком будущем надеюсь начать большой курс лекций по гнойной хирургии», – сообщает он председателю Совета по делам Русской православной церкви Георгию Карпову (3).

В начале 1944 года в Тамбове находилось более двух десятков госпиталей Наркомата здравоохранения. Архиепископ-хирург консультирует, оперирует, ведет научную и методическую работу в трех госпиталях. Работая в Тамбове в ранге профессора-консультанта, владыка участвует в конференциях врачей, где читает лекции по гнойной хирургии. Медицинские дела Луки идут замечательно, а вот церковные – совсем не просто.

26 февраля 1944 года архиерей, при вступлении на Тамбовскую кафедру, произнес проповедь в единственной действовавшей в городе Покровской церкви: «Мир вам, моя новая возлюбленная паства, мир вам, труждающиеся люди, мир вам, мои бедные люди, мир вам, голодные люди!

Пятнадцать лет были закрыты и связаны мои уста, но теперь они вновь раскрылись, чтобы благовествовать вам слова Божии. Открывайте свои сердца для восприятия моих слов.

О чем я буду вам говорить? Господь мне словами пророка Иеремии повелевает: «Пастыри, утешайте, утешайте мой народ!». Вот вы и примите мои утешения, мои бедные, голодные люди. Вы голодны отсутствием проповеди Слова Божия. Храмы наши разрушены – они в пепле, угле и развалинах. Вы счастливы, что имеете хоть небольшой, бедный, но все же храм. Он грязен, загажен, темен. Не сияет над нашими головами свет, который должен бы сиять, но зато в сердцах наших горит свет Христов. Взгляните вы, что делается в мире? Идет кровопролитная война. Враг разрушает города, селения, храмы, но его изгоняют наши войска из пределов нашей родины. В освобожденных местностях наш народ восстанавливает города, селения, строит заводы, – так и вы, подобно этим строителям, восстанавливайте разрушенные храмы, подымайте их из пепла и мусора. Свои храмы очищайте от грязи скорее. Несите сюда все, что у вас есть: несите полотна, шейте ризы священникам, – пусть они ходят не в золотых, как преподобный Сергий Радонежский. Давайте сюда живописцев, художников! Пусть они пишут иконы. Нам нужен ваш труд для восстановления уничтоженного, ибо храмы Божии должны вновь восстановиться и вера засиять новым пламенем».

Казалось бы, Лука говорит совершенно понятные, здравые вещи. Но в СССР многое было перевернуто с ног на голову, действовали двойные стандарты. Борьба с верующими трактовалась идеологическим аппаратом как борьба с контрреволюцией, а никакого преследования религии как таковой, по мнению чиновников, в СССР не было. Советские люди догадывались, конечно, что происходило

в реальности, но не представляли масштаба сегрегации по религиозному признаку. Любое публичное напоминание о гонениях на веру воспринималось властями предержащими как клевета на советскую действительность. Когда, например, верующие Кировской области написали в ходатайстве об открытии храма неосторожные, хотя и справедливые слова: «после того, как горсовет разграбил церковь», уполномоченный Совета по делам Русской православной церкви передал заявление «соответствующим органам НКГБ для особой проверки» (4). Публично о насильственном закрытии храмов говорить было нельзя. И вот Лука расширяет зону правды: говорит о преследовании за веру и о поруганных святынях. И эта проповедь испугала прихожан. По воспоминаниям очевидцев, расходясь в тот зимний вечер из церкви, они не надеялись больше увидеть архиерея. Все обошлось, хотя уполномоченный Совета по делам Русской православной церкви (в дальнейшем – СДРПЦ) расценил слова Луки как «нездоровые высказывания» и отправил наверх соответствующее донесение (5).

В Тамбовской области ко времени приезда Луки было 44 района и 6 городов. По данным Тамбовского облисполкома, на 1 сентября 1942 года в области числилось сто сорок семь незакрытых церквей, однако они использовались как подсобные и складские помещения (6). Всего же закрыт был триста тридцать один храм (7). Действовали только храмы в Тамбове и Мичуринске.

Но религиозная жизнь не ограничивается двумя церквями. По данным уполномоченного, массовые богослужения в Кирсановском районе проводит бывший учитель о. Андрей Китов, а в селе Оржевке Уметского района, где церковь с 1939 года используется под ссыпной пункт, священник Василий Лазуткин. Недалеко от этого села в лесу рядом с бывшим мужским монастырем у родника собираются верующие и под руководством монахинь совершают богослужения.

Служат: в селе Текино (Сампурский район) – священник Смирнов, восьмидесятилетний о. Патрикий – в селе Бухаревка (Сампурский район). Его ровесник о. Ефим Акулин – в селе Вязовом (Туголуковский район), о. Павел Соловьев – в селе Кочетовка (Токаревский район). В самом Тамбове на Воздвиженском кладбище несколько незарегистрированных священников совершают требы (8).

Кто-то из незарегистрированных признает «патриаршую церковь», кто-то нет. И критикует «сергиан» за угодничество перед властями, называет их «обновленцами». Только в одном Кирсановском районе, как свидетельствуют документы, сложилась мощная церковная оппозиция. «В Иноковке монашки не признают попов, сами исполняют требы. В 1 и 2 Иноковке, Свищевке, Кавылки, Вячке, Калаисе и Осиновке – раскольнические районы» (9).

«Вообще же нелегальное богослужение носит массовый характер не только со стороны бывших священнослужителей, а даже и со стороны лиц, не имеющих на то прав; реальной борьбы же с ними никакой не ведется», – признается уполномоченный в одном из своих отчетов (10).

Историк Константин Обозный назвал избрание патриарха Сергия (Страгородского) «точкой бифуркации», то есть тем узловым моментом, который определил будущее Церкви на многие десятилетия. Не Декларация 1927 года митрополита Сергия, не его верноподданнические деяния по смещению неугодных властям священников и архиереев, а именно возведение его в патриархи. В этой точке существовали разные сценарии существования Церкви, все не было настолько детерминировано, как кажется на первый взгляд.

Может быть, правильнее считать такой растянувшейся во времени точкой бифуркации 1943–1948 годы, когда устанавливались новые правила игры. Религия, по мнению правительства, могла принести немалые дивиденды на международной арене, и отношение к ней менялось на глазах. И здесь многое зависело от активности духовенства и мирян, от их согласия или, наоборот, несогласия принимать предлагаемые советскими чиновниками правила игры, от их возможности продавливать нужные решения.

Крайней датой можно считать июль 1948 года, празднование 500-летия автокефалии Русской православной церкви. Руководство Московской патриархии планировало юбилейные торжества совместить с всеправославным совещанием, которое по своему составу и принятым решениям могло быть приравнено к Вселенскому собору. По замыслу окружения Сталина, на совещании должны были быть приняты решения, выгодные Советскому Союзу. Однако находящиеся в орбите Запада греческие церкви проигнорировали форум: они прислали своих представителей, которые непосредственно в совещании не участвовали и присутствовали только на юбилейных торжествах. Провал совещания можно считать отправной точкой охлаждения окружения Сталина к Церкви.