Святой Сатана
Шрифт:
Маврикий потупил свой взор и мрачно произнес.
– Десять лет назад такие чубатые в мою деревню пришли и всю вырезали. Баб, детей, стариков. Братишку с сестрёнками. Всех…
– Да, я помню! – кивнул Феона, с сочувствием глядя на юношу. Но послушнику этого было недостаточно. Голос его клокотал от возмущения и боли.
– А ты, отче, им отпущение даешь? Почему?
Посмотрев на заведенного как часовая пружина ученика, Феона понял, что без серьезного разговора никак не обойтись.
– Так уж случилось, что мы с тобой, друг мой Маврикий, служители Господа нашего, а значит посредники между Богом и грешником.
Маврикий упрямо покачал головой.
– Этот человек страдал не за веру, а за совершенные преступления!
– Это правда, – согласился Феона, – но Смертный грех убивает бессмертную душу. Если человек умрет, не успев покаяться, то душа его уйдет в ад, и ей уже не будет надежды на спасение. Ты же добрый христианин, Маврикий, ты умеешь прощать! Прости и освободи себя от тяжкого груза прошлого. Тебе сразу станет легче, и придёт покой в душу! Со мной такое уже было!
Маврикий стоял и во все глаза смотрел на Феону. Во взгляде его отражались все чувства, разом нахлынувшие на него. Была боль, были сомнения, но главное, там было бесконечное доверие, и почти сыновья любовь к своему учителю, без которого послушник не представлял существования в сложном и во многом непонятном ему мире.
Неожиданно его лицо наморщилось, как от пригоршни съеденной клюквы. Из глаз покатились крупные слезы. Маврикий громко всхлипнул и уткнулся головой в плечо Феоны.
– Ну ладно тебе! – смущенно произнес монах, неловко погладив послушника по вздрагивающему от рыданий плечу.
– А знаешь, что мы сделаем? – добавил он. – Поедем-ка мы обратно в Устюг! Кичменгский городок подождет, а вот воеводу Стромилова о происшествии известить нам следует. Как считаешь?
Маврикий вытер рукавом нос, мокрый от слез, понимающе кивнул головой и молча пошел отвязывать от сломанной березы застоявшегося монастырского мерина.
Глава шестая.
Почти в то же время, когда отец Феона и Маврикий исследовали в лесу место своей страшной находки, в Гледенской обители случилось событие, весьма озадачившее монастырских насельников. Прямо во время службы Девятого часа 20 через открытые настежь Святые врата на площадь у собора Живоначальной Троицы, громыхая колесами по деревянному настилу, стремительно въехала крытая повозка, запряженная парой взмыленных лошадей. Два сторожа из монастырских трудников висели на постромках конской упряжи и вопили в голос:
20
Соответствует четвертому, пятому или шестому часам дня по современному исчислению времени.
– Стой, леший, куда вперся в Святую обитель? А ну вертай взад!
В ответ, возница, приподнявшись на облучке и выпучив глаза полные паники и смятения, стегал бдительных стражей сыромятным кнутом, люто рыча и завывая:
– Пошли вон, обломы сиволапые! Зашибу!
На шум из собора вышел благочинный монастыря, отец Александр, занявший год назад освободившееся после старца Прокопия место.
– Почто глотки дерете, православные? – произнес отец Александр резким как барабанная дробь голосом. – Здесь вам монастырь, а не городское кружало 21 !
Один из сторожей, находившийся ближе всех к благочинному, вскочил на ноги, отпустил лошадиную упряжь и, оправив задравшуюся однорядку, произнес, заикаясь от возмущения:
– Это всё он! – трудник указал кривым, заскорузлым пальцем на возницу, – ему говорят: нельзя на лошади в обитель без благословления, а он всё равно ломится!
21
Кабак.
Между тем, человек на которого указывал сторож торопливо спрыгнул с облучка и, нарочито замахнувшись на трудника длинной сыромятной плеткой, свободной рукой откинул полог повозки, блеснув дорогими перстнями на пальцах.
Трудник поспешил спрятаться за фыркающими в упряжи лошадьми, а отец Александр невольно отпрянул назад, напуганный столь очевидной враждебностью, проявленной неизвестным приехавшим в монастырь как простолюдин, на облучке, но одетого с придворной пышностью и богатством.
Незнакомец бросил на землю свой жуткий кнут, в его руках скорее похожий на боевое оружие нежели простое средство побуждения к послушанию, и, низко склонившись, смиренно попросил у отца благочинного благословления. Озадаченный отец Александр, перекрестил низко склоненную перед ним голову и дал поцеловать себя в руку и правое плечо. После чего хмуро спросил:
– Ты чего, озоруешь, раб Божий? В святом месте подобное недозволительно доброму христианину!
Незнакомец посмотрел на отца Александра ошалевшими глазами, опять напугавшими монаха и произнес сиплым, словно простуженным, голосом:
– Беда у меня, отче! Племянница, девица юная, весь день весела была и вдруг чувств лишилась и дух из нее словно весь вышел! Не дышит! Лекарь каркает, мол помрет скоро. Одна надежда на тебя, отче!
– На меня? – закричал пораженный отец Александр, и глаза его округлились от ужаса.
– Слышал я, живет в обители чудотворец, старец Иов. Будто знает он прошлое и видит будущее. А еще говорят, что одной молитвой может исцелить любого! Допусти к нему, отче, во имя Христа!
Отец Александр нахмурился.
– Живет обители сей праведный инок, это правда! – качнул он головой, – только скажу тебе, что большую часть историй про него люди сами и сочинили.
– А ты все равно допусти.
Благочинный раздосадовано прикусил нижнюю губу и отрицательно качнул головой.
– Старец Иов уже третий день в затворе наедине с Господом! Он не примет тебя. Лучше иди в храм и помолись о своей племяннице. Хочешь, я помолюсь о ней вместе с тобой?
Проситель раздраженно раздул ноздри и тяжело засопел. Обернувшись назад, он кивнул головой пятерым молодчикам, стоящим отдельно от других посетителей монастыря. Все пятеро без лишних слов засучили рукава своих тёмно-красных косовороток.