Святой
Шрифт:
Элеонор засмеялась. Кингсли - нет.
– Я не знала, что у меня могут быть такие чувства. Они не похожи на любовь к Сорену. У меня будто второе сердце, и я не знала о его существовании, пока не встретила Вайета. Не знаю, можно ли так с одинаковой силой заботиться о двух людях одновременно.
– Добро пожаловать в полиаморию.
– Кинсли поставил свой напиток.
– Полиаморию?
– Поли - значит много. Амор - любовь. Иметь больше чем одного любовника - обычное явление в нашем мире. Я не имею в виду любовника только в сексуальном
– Звучит как ночной кошмар.
– Разве не Оскар Уальд сказал, что в жизни есть только две настоящие трагедии — когда получаешь то, чего хочешь, и когда не получаешь? Полиамория - трагедия получения всего и сразу. Но все же лучше моногамии, oui?
– Я чувствую себя... ужасно.
– Она посмотрела на рояль и закрыла лицо руками.
– Но я не могу остановиться. Каждый день я говорю себе: «Ладно, сегодня я порву с Вайетом». И каждый день не делаю этого. Прошлой ночью мы дурачились. Мы даже спали вместе. Я никогда ни с кем не делала этого - спала в одной постели. Без секса, но я этого хотела. Я хотела привязать Вайета и заставить его умолять...
– Она выдохнула через нос.
– Черт, я сказала это вслух?
Кингсли только улыбнулся.
– Да.
– Прости.
– Не извиняйся. Никто в этой комнате тебя не осудит. Сегодня я трахался с двумя разными людьми. И, вероятно, потрахаюсь с третьим еще до окончания этой ночи.
– Это должно как-то облегчить мои страдания, но нет. Хотя, немного завидую.
– Она попыталась улыбнуться.
– Это должно облегчить твои страдания. Он знал, что это произойдет. Я бы сказал, он хотел этого.
– Сорен хотел, чтобы я влюбилась в кого-то другого?
– Думаешь, он заставляет тебя столько ждать только для того, чтобы помучить тебя?
– Ну, да.
– Это лишь часть.
– Кингсли откинулся на спинку и закинул длинные ноги в сапогах на спинку софы и скрестил их в лодыжках.
– Но правда в том, что он любит тебя. И он католический священник. Он не может на тебе жениться. Не может подарить детей. Не может держать за руку, пока вы гуляете по Вашингтон Сквер Парку, и целовать под фонарем во время снегопада, на виду у всего мира. И если это то, чего ты хочешь, он хочет, чтобы у тебя это было. Секс привяжет тебя к нему. Ты проведешь ночь в его постели и никогда не захочешь ее покидать. Если собираешься выбраться, тебе нужно сделать это сейчас, пока не стало слишком поздно.
– Я хочу их обоих.
– Позволит ли le pr^etre, позволит ли твой мальчик?
Она покачала головой.
– Нет. Он категорически против. В первый день он хотел знать все о Сорене. Теперь он морщится при одном упоминании о нем.
– Тогда тебе придется сделать выбор. И сделать его в ближайшее время и однозначно.
– Однозначно?
Кингсли поставил бокал на столик и ловкими пальцами быстро расстегнул белую рубашку. Он отодвинул ткань в сторону, обнажая большой шрам, который выглядел еще свежим.
– Пулевое ранение, - объяснил он. – Чуть не
– Без надежды? Кинг, это жестоко.
– Ты говоришь, он начинающий писатель. Тогда сломай его.
– Кингсли отпил скотча и усмехнулся. – Это пойдет на пользу его творчеству.
Он начал застегивать рубашку, но Элеонор остановила его, прижав ладонь к его груди. Она прижала ладонь к шраму. Кингсли не выглядел удивленным, когда она прикоснулась к нему. Не удивлен, но и не недоволен.
– В моей школе была монахиня, и она всегда говорила: «где нет надежды, там ад», - сказала Элеонор, скользя пальцем по линии шрама. Она не могла представить, сколько боли пережил Кингсли, как он выжил с такой раной. Но он был по-своему прекрасен, этот шрам. Она почти хотела его целовать.
Кингсли накрыл ее ладонь своей.
– Значит, твоя монахиня никогда не была влюблена в того, кого не могла получить. Если тебе дорог этот мальчик, не давай ему надежды.
Он поднял руку и провел по ее нижней губе большим пальцем.
– Я знаю тебя, Элли, - сообщил Кингсли, его голос был настолько низким, что манил ее к нему, так близко, что они могли поцеловаться, если бы один из них осмелился сделать это.
– Я знаю кто ты. Тебе всегда будет мало такого мальчика. Он будет игрушкой, и ты будешь играть с ним, и тебе надоест игра с ним. Тебе нужно гораздо большее, чем может дать такой мальчик. Я знаю это, потому что я такой же.
Он посмотрел ей в глаза, а Элеонор в его. Она почти представила, как встречаются их губы... Она могла бы сорвать его рубашку, расстегнуть брюки. Он бы отлично смотрелся, лежа на спине под ней, ее руки на его запястьях, его член глубоко внутри нее, пока она бы объезжала его на этом диване.
Погодите. О чем, черт возьми, она думала?
Элеонор отстранилась и села на противоположный конец софы. Он продолжал смотреть на нее с самодовольной улыбкой на губах, будто прочитал ее мысли. Он не потрудился застегнуть рубашку.
Кингсли сделал еще один глоток скотча и протянул бокал ей. Она уставилась на темную жидкость, а затем выпила ее. Она закашляла, как только алкоголь обжег горло.
– Я облажалась, Кинг.
– Пока нет. Но еще не вечер.
– Что я должна сделать?
– А что ты хочешь сделать?
– Трахнуть их обоих.
– Невесело рассмеялась она.
– Я знаю, чего не хочу. Я не хочу причинить боль Вайету. И не хочу причинить боль Сорену.
– Хорошее желание, но это жизнь, реальный мир. Ты ранишь их. Они ранят тебя.
– Вайет... он мой сверстник, понимаешь?
– Она смотрела на скотч на дне бокала Кингсли.
– Он студент Нью-Йоркского университета. Мы можем ходить вместе, быть на людях. Мы оба писатели. Мы понятны. Сорен и я? Мы не логичны. По крайней мере, кому-то другому, кроме нас.