Сыграй мне смерть по нотам...
Шрифт:
– Коля, ты тут некую Полину видел?
– Нет, – машинально ответил Самоваров.
Он не сразу сообразил, о ком идёт речь.
– Это та, что в детском хоре на рояле играет? – вдруг вспомнил он.
Вера Герасимовна даже подпрыгнула:
– Именно та! Ты знаешь её, разговаривал с ней? Она молода? Красива?
Самоваров почесал затылок:
– Вроде бы молода. Я с ней не разговаривал. Вернее, разговаривал, но по телефону. И видел только издали. А что случилось?
– Она красива? – настойчиво повторила Вера Герасимовна.
– Чёрт её знает. Издали вроде бы красоты не заметно. Зато
– Ты сам слышал?
– Её игру? Ну да. Только я в этом не разбираюсь.
– Нет, я имею в виду, говорил ли Альберт…
– Говорил, ещё бы! Он сам ко мне подошёл и пожаловался, что она искажает… кажется, Моцарта?
Вера Герасимовна шумно вздохнула:
– Все вы таковы, мужчины! Алик нарочно меня дразнил. Он пытался вызвать мою ревность. Как это наивно! Как он далёк от реальной жизни! Представь, сегодня он пришёл ко мне с кофтой и стал вдруг рассказывать про какую-то Полину, с которой познакомился в Мраморной гостиной. Якобы она стройна, невероятно поэтична, с крошечными ушками. У неё в самом деле уши крошечные?
Самоваров честно напряг память:
– Э… С того расстояния, с какого я её наблюдал, уши различить невозможно.
– Как же ты с нею говорил?
– По телефону. Там вообще ничего не видно.
– Но всё-таки она красива?
Самоваров наконец понял, чего от него ждут, и убеждённо заявил:
– Красавицей я её бы не назвал. Даже издали, из аванзала, откуда уши не видны, заметен очень неприятный нос. И обаяния ни капли. Я на месте Альберта Михайловича несомненно предпочёл бы вас.
Вера Герасимовна покачала головой:
– Хитришь ты, Коля, неловко!
Она сделала несколько шагов к выходу, но тут новая горестная мысль остановила её:
– Если из аванзала уши не видны, значит, они действительно крошечные! Да, молодость и красота неотразимы. Коленька, ты знаешь, я очень люблю Настю, но когда подумаю, как она кокетлива, насколько она моложе тебя, давно перешагнувшего рубеж тридцатилетия…
– Настя нисколько не кокетлива!
– Что ты понимаешь в этом! – воскликнула Вера Герасимовна. – Ты так молод!
– Но вы сами только что сказали, что я старый пень!
– Ты стар для Насти! В абсолютном смысле ещё молод и неопытен. Ты не руководствуешься разумом. Твоя покойная мать всегда мечтала видеть рядом с тобой пусть неприметную, но преданную и серьёзную девушку…
– Сорока восьми годов и с физиономией павиана.
– Ты жесток! Юля Водопивцева на павиана не похожа. Ты был бы много счастливее…
– Вера Герасимовна, счастливее не бывает, – перебил её Самоваров. – И не надо больше говорить о Юле. А вдруг я и вправду в неё влюблюсь – заочно? А потом брошу.
– Фу, Коля, что ты несёшь! Ты никогда никого не бросишь. Другое дело, что не влюбишься. А жаль! И довольно болтать! Я заметила, мужчины очень любят поболтать о любви и о женщинах. Одевайся, мы ждём тебя внизу.
Самоварову уже расхотелось куда-то идти и украшать собою неведомое общество. Но слово не воробей!
Он спустился в скудно освещённый вестибюль (посетителей здесь уже не ждали) и прошёл мимо пустых вешалок. Из весёлой комнатки у гардероба ещё сочился свет. Там Вера Герасимовна закутывала
Самоваров сел на скамейку, прислонился спиной к толстой колонне. Возле гардероба произрастало четыре таких классических колонны-баобаба. Далеко наверху, в Мраморной гостиной, до сих пор играли на рояле. Самоваров подумал, что было бы, если бы он не встретил когда-то в Афонино Настю …
Слабый скрип мышью вполз в его рассеянные мысли. Он обернулся и увидел, что по парадной лестнице спускается рыжая псевдошкольница с хвостиками. Теперь даже издали никто не принял бы её за ребёнка. На ней была кокетливая лохматая шубка и сапоги почти на таких же высоких каблуках, как у Ирины. А хвостиков видно не было – они скрывались под смешной мальчишеской шапкой с ушками. Шапка эта скорее намекала на сознательно избранный стиль, чем на желание казаться малолеткой. Да и в квадратном лице девицы ничего не было детского, несмотря на наивное кружево веснушек.
Самоваров поплотнее вжался в колонну. Ему совсем не хотелось снова общаться с беспардонной рыжей особой. Однако пришлось досмотреть третий акт ненужной пьесы, и снова он оказался в середине ряда.
Дело в том, что любительница подслушивать за портьерами не пошла к выходу, как предполагал Самоваров. Она остановилась, огляделась по сторонам и вдруг преспокойно села на скамью у точно такой же толстой колонны. Самоварова скрывала густая тень, а девица устроилась прямо под люстрой, достала из сумочки мобильник и, отогнув ухо шапки, сунула его в свои кудри.
– Мне Андрея, – сказала она негромко, но тут же сердито зашипела:
– Как кто? Я это, Анна. Рогатых, какая же ещё? Не дури, Полина, мне некогда!
Она переждала минуту, нетерпеливо дёргая ногой в скрипучем сапоге (именно этот скрип и вывел Самоварова из полудремоты).
– Андрей, – начала рыжая совсем другим голосом, послаще. – Я из музея. Сидела до упора, как ты и просил. И что ты думаешь? Явился Вагнер! Разумеется, с видом Джеймса Бонда. За статуи прятался, крался гусиным шагом. Но я его, голубчика, засекла. Дашка репетицию кое-как закончила, и оба умчались из музея минут сорок назад… Конечно, в «Багатель»! Думаю, они сейчас там. И ещё – это абсолютно точно – Дашка свои пакости творит вместе с сестрицами Пекишевыми. Я видела, как они шушукались. Подлые толстухи! А ведь как младшая в «Ключи» просилась! И кто бы взял её, если бы не папа-главврач!.. Что? Да, ты прав, без Дашки они были бы тише воды… Она-то всё и заварила. Ну, и Вагнер. Да… Хорошо, кончаю, а то болтовня влетит в копеечку… Целую! А ты? А куда?.. Ещё… Теперь ниже! Ещё… Всё! Всё! Всё!
Глава 5
Тихие
Мужское общество, что собралось у Веры Герасимовны и Ледяева, оказалось немногочисленным – всего-то трое гостей, не считая Самоварова. Гости расселись за круглым столом и с удовольствием приступили к водке и закуске. Это было понятно – на улице трещал мороз. Самоваров решил, что присутствует на мальчишнике перед грядущей романтической свадьбой. Поначалу детали свадьбы и обсуждались. Альберт Михайлович показал свою давнюю фотографию во фраке. Он ничуть не изменился и не постарел за прошедшие пятнадцать лет.