Сыграй мне смерть по нотам...

Гончаренко Светлана

– Алла Леонидовна мне призналась, что любит музыку, – припомнил кстати Самоваров.

– Так и сказала? Значит, вы ей понравились, и она порисоваться захотела, – засмеялся Андрей Андреевич. – На самом деле она музыку терпеть не может, как все слишком чувственные натуры. Она сама так говорит. Кажется, она слегка презирает меня за то, что я музыкант. Это, возможно, и немужская профессия, но я ничему другому не выучен. Жаль!

– Вы сомневаетесь в своей профессии? – изумился Самоваров. – Но почему?

– Сам не знаю. У меня есть успех, есть имя в мире так называемой серьёзной музыки. Но мир этот герметически замкнутый. Мы – реликты вымирающей культуры, какие-то

мамонты во фраках. Десятки лет учимся своему изощрённому и бессмысленному делу. Всё у нас очень красиво, всё давно сложилось: уютные залы, хорошие манеры…

– И публика есть, – подсказал Самоваров.

Андрей Андреевич согласился:

– Да, есть пока. Немногочисленная, но состоятельная и благопристойная. А я её не люблю – ни нашу, ни за границей. Ту особенно, что называется благодарной! Бросаются с букетами перезрелые женщины, непонятые мужьями и любовниками. Или странные господа. Они почему-то всегда коллекционируют какую-нибудь ерунду: марки, трубки, спичечные коробки. Немолодые благополучные у них лица. Рыбья кровь! К чему всё это?

Он отвернулся к окну, за которым исчез бесконечный, бледнеющий к горизонту мир и появилась плоская заслонка ночи.

– Мамонты! Именно мамонты. Как я хорошо сказал! Рояли вымирают, как мамонты – вы заметили? Их всё меньше и меньше! Редко где они водятся! Выросло поколение, которое не знает звука скрипки, – сказал Андрей Андреевич. – А хоровое пение, которым я занимаюсь? Оно и вовсе скончалось! Оно ведь портится и глупеет в записи – запечатлевается на плёнке какой-то противный визг. Нас живьём надо слушать: вот тогда мороз по коже! А кто этого хочет? Я человек успешный. Но когда огромное большинство обходится без тебя и знать тебя не желает, а Бог и ангелы его, которые, кажется, могли бы тебя слушать, слишком далеки, если не глухи…

– Не в попсу же идти! – начал Самоваров, ожидая услышать обычные проклятия в адрес шоу-бизнеса. Но он ошибся.

– Попса? Думаете, брошу в неё камень? Нет! Она доподлинно существует. Её можно есть, пить, надеть на задницу. Поплясать под неё можно. Помните, как Даша Шелегина играла в «Багатели»? Нельзя ведь теперь слушать музыку и не жевать – скучно! Вам, кажется, её выступление в кабаке понравилось?

– Даша хорошо играет, – сказал Самоваров. – И не так мрачно настроена, как вы. Музыка прекрасна – как она может умереть? У нас в музее тоже картины, каких никто сейчас не пишет, вещи, которыми никто не пользуется…

– Понял, понял! – перебил его Андрей Андреевич. – Музей! Сохранение традиций! Да, мы с вами коллеги. Помните, когда уже Египет пал, греки какие-то стали там заправлять, старые боги умерли – никто не боялся гнева бессмертных фараонов. Их священные могилы грабились подчистую. Но были тогда смешные жрецы-ретрограды. Страшненькие, наголо бритые! Я не эрудит, подробностей не знаю, просто по телевизору видел в какой-то образовательной программе… Так вот, бритые жрецы, чтоб не допустить поругания и забвения святынь, перетаскивали с места на место мумии и перепрятывали. Они делали это хитроумно, а главное, с душой. Вроде как мы с вами. Но грабители всё равно мумии находили, на свет выворачивали, сдирали серёжки и колечки. Бритые ретрограды мумии подбирали, приводили в порядок и снова прятали. Наверное, очень собой были довольны – выполнили священный долг. Вам ничего эта картинка не напоминает?

Самоваров хмыкнул:

– Картинка получилась мрачная. Однако в этой ситуации я меньше всего хотел бы быть грабителем.

– Ещё бы! – засмеялся Андрей Андреевич. – Только согласитесь, что жрецы выглядят очень глупо.

– Они вряд ли думали,

как выглядят – делали своё дело и были счастливы. Да и вы, думаю, чаще всего счастливы. С вашим-то даром!

Андрей Андреевич только рукой махнул:

– С даром ещё хуже! Куда, кому, зачем? Алла Леонидовна считает, что мне думать о таких вещах не следует. Надо поддерживать беспечное настроение, к чему я от природы склонен. Я и сам знаю, что нужно искать позитив, но тянет иногда похандрить. Вот сейчас, например, темно – и лезет в голову всякая чернота. Не люблю ни темноты, ни пасмурных дней. Ещё сложностей не люблю и грехов. Я должен быть прав и спать спокойно.

– Наверное, ваши грехи – это фальшивые ноты на ответственных концертах? – с улыбкой предположил Самоваров.

– Они самые! Ну, и ещё кое-какие мелочи. Иной пустяк может жизнь отравить!

– К мелочам надо относиться как к мелочам.

– Не скажите! Я тоже раньше так считал, – вздохнул Андрей Андреевич. – А вот ошибёшься по легкомыслию, а потом жалеешь всю жизнь. Думаете, только в бразильских сериалах существуют ошибки молодости? Нет! Бывает, и нашего брата продвинутого прихватит. Не знаешь, как избавиться… Такая темнотища кругом, хоть вой. Вы почему свет не включаете, Николай Алексеевич? Экономите?

– Лень вставать с места. Некоторые антикварные вещи мне больше нравятся в скудном освещении, – признался Самоваров.

– А я темноты не только не люблю, но даже боюсь, как маленький. Только при свете можно жить!

Глава 16

Происшествие в Кривом гастрономе

У Насти появилось любимое развлечение. Она часто стала подходить к балконной двери и заглядывать в овальную проталинку, которая образовалась на стекле среди мохнатой изморози. Сквозь это волшебное окошечко можно было видеть небо, окрестные дома, а главное – ёлку, спутанную верёвками и почти наполовину засыпанную снегом. Даже в виде свёртка на балконе эта ёлка Настю завораживала. Самоваров говорил, что губить живые деревья ради недолгой потехи – варварство, отголоски бессмысленных древних жертвоприношений. Но Настя отказаться от ёлки не могла, а Самоваров ни в чём не мог отказать Насте.

– Может, взять искусственную? – робко предлагал он.

– Искусственная ёлка – то же самое, что резиновая женщина, – фыркала Настя в ответ.

– А совсем без ёлки никак нельзя?

– Нельзя! Невозможно!

В музее ёлку воздвигали к Рождественскому концерту – то есть к католическому Рождеству. Реставраторша живописи Люда Кошуняева утверждала: раз нетский губернатор празднует Рождество в декабре, то он наверняка тайно перешёл в католичество. Или заделался Мальтийским рыцарем. Иначе зачем бы он ездил в Ватикан (пусть с делегацией других губернаторов)? Зачем «Чистые ключи» ежедневно голосят что-то по латыни? Правда, «Ключи» готовили к концерту ещё и православный канон, и если затешется в публику тайный мальтиец, пусть кусает локти!

Андрей Андреевич мирно репетировал и не подозревал, что на концерте Даша Шелегина сыграет вместо «Блюменштюка» Шумана одну из диких вещей своего отца. Она боялась одного: вдруг за два дня, оставшиеся до концерта, случится какой-нибудь дурацкий скандал. Тогда всё будет испорчено и полетит вверх тормашками!

А скандалом запахло: Ирина Александровна, курировавшая репетиции, однажды в музей не пришла. Это случилось как раз в тот день, когда рыжая Анна Рогатых позировала Насте и призналась, что накануне била соперницу по физиономии. Анна была уверена – ненавистная Шелегина надолго затаилась, восстанавливая красоту.